Иногда, возвращаясь на завод, мы слишком сильно поражены гамма-излучением. Нам нужно восстановиться, но мясо, даже самое жесткое — волчье, или медвежье, всегда было дефицитом как в бункерах, так и у нас. И тогда мы вновь уходим за пределы внешних постов. Уходим на охоту, чтобы добыть себе свежего мяса, или, как это называем мы, клеточного материала. Иногда им становятся животные, иногда, гораздо реже, люди… Но мы никогда не едим своих! Иногда, когда я думаю о нас, бегунах, о нашем способе выживания в Черном Безмолвии, мне приходят на ум слова Пятницы из «Робинзона Крузо» Дефо… Пятница зовет Робинзона с собой, на свой остров, в мир дикарей и каннибалов, говоря, что ему там не причинят вреда. Робинзон сомневается, и тогда, желая оправдать каннибализм своих сородичей, Пятница на своем ломаном английском говорит: «Наши люди едят только… война». Только врагов, побежденных в бою.
Не проходит и минуты, как фонтан затихает. Я втягиваю последние капли, которые могу высосать из страшной раны, и отрываюсь, наконец, от поверженного противника. Звучит до жути шаблонно — какой он, к черту, противник? Так, мелкое ничтожество.
Бомбодел рывком трогается с места, видимо не в силах больше видеть меня, высасывающую кровь человека, словно обычный кетчуп из горлышка бутылки. Пусть едет, я прикрою его. Сейчас, насытившись, я чувствую, что смогу справиться хоть с ротой вооруженных людей. Рев снегоходов приближается — ничего, пусть подойдут поближе. Мне это на руку.
Я вновь опускаюсь на колени возле тела Виктора, и, вспоров ножом его живот, запускаю обе руки в зияющий, словно расщелина, разрез. Мне нужна печень…
Отчетливо помню, как мне первый раз пришлось отведать человечины… Это было в первый год войны, и ни бункеров, ни завода, тогда еще не было и в помине. Люди выживали небольшими стаями, делая набеги в поисках съестного друг на друга, и на уцелевшие магазины, которые еще не успело занести черным снегом. К тому моменту я уже знала, что представляю из себя, хотя слова «бегун» в ту пору еще никто не произносил. В бегунах не было нужды, поскольку еще не требовались курьеры, способные добраться по Черному Безмолвию куда угодно, не рассыпавшись в прах под действием радиации.
Коле было тогда всего шесть лет. Мы жили вдвоем, передвигаясь в грузовике, который я самолично обила свинцовыми пластинами, и я, время от времени, делала вылазки за едой. Чаще всего — на охоту, в то время вокруг в изобилии водилась дичающая и быстро мутирующая живность, вроде уцелевших в первые, самые страшные атаки, коз, свиней, и прочей домашней скотины.