А Милдред Стрэт внезапно разволновалась:
– Это ужасно! Ужасно! Никому нет дела! Конечно нет! Я здесь единственная кровная родственница Кристиана. Для моей матери он был только пасынком, которого она увидела уже взрослым. Джине он вообще никто. А мне он был братом.
– По отцу, – напомнил инспектор.
– Да, по отцу. Мы оба Гулбрандсены, несмотря на разницу в возрасте.
– Да-да, я вас понимаю, – сочувственно сказал Карри.
Со слезами на глазах Милдред Стрэт вышла из комнаты. Карри взглянул на сержанта Лейка.
– Итак, она твердо уверена, что убийца Уолтер Хадд, – сказал он. – Не допускает даже мысли, что это мог быть кто-то другой.
– И возможно, что она права.
– Возможно. Уж очень все сходится на Уолли. И удобный случай у него был, и мотив налицо. Если ему срочно нужны деньги, значит, нужна смерть бабушки его жены. Вот он и подбавляет кое-что в ее лекарство, а Кристиан Гулбрандсен замечает это или как-нибудь иначе узнает. Да, все сходится.
Помолчав, инспектор продолжал:
– А Милдред Стрэт любит деньги… Мало их тратит, но любит. Не знаю, зачем они ей нужны. Может быть, любит их копить. Скупость – это сильная страсть. Или любит могущество, которое дают деньги. Или жаждет заняться благотворительностью. Она ведь из Гулбрандсенов. Не исключено, что мечтает превзойти в этом своего отца.
– Запутанное дело, – сказал сержант Лейк и почесал в затылке.
– Теперь нам надо поговорить с этим сумасбродом – с Эдгаром Лоусоном, – сказал инспектор. – А потом мы пройдем в Зал и разберемся, кто где сидел, и почему, и когда… Мы сегодня услышали кое-что интересное.
Как трудно, подумал инспектор Карри, составить себе правильное представление о человеке со слов других людей.
Эдгар Лоусон был ему в то утро описан многими и совершенно непохожими друг на друга людьми, но собственное впечатление инспектора, когда он его увидел, до смешного не совпадало со всеми описаниями. Эдгар не показался ему ни «чокнутым», ни «опасным преступником», ни «наглецом», ни «совершенно ненормальным». Это был весьма обыкновенный молодой человек, очень подавленный и в своем смирении даже напоминавший Урию Хипа[52]. Он выглядел очень молодо, был немного вульгарен и довольно жалок.
На вопросы он отвечал с готовностью и все время каялся.
– Я знаю, что вел себя ужасно. Не понимаю, что на меня нашло. Устроить такую сцену, такой скандал… Даже стрелять… И в кого? В мистера Серроколда, который так ко мне добр и так терпелив! – Он нервно стискивал руки. Такие худые и по-мальчишечьи костлявые. – Если меня за это привлекут к ответственности, я готов. Я признаю себя виновным.