— Пойдем домой.
— Куда? — переспросил он, не трогаясь с места.
— К бабушке, домой. — И она потащила его к деревянному дому недалеко от колодца.
Горшков машинально стряхнул с валенок снег метелкой, приставленной к высокому коыльцу, и вслед за дочерью вошел в незнакомый дом.
Прыгая то на одной, то на другой ноге, Аня кричала:
— Бабушка! Папа приехал! На грузовике! Пожилая женщина, высокая, с суровым лицом, поднялась из-за стола. Казалось, она не удивилась.
— Дверь закрой. Выстудишь дом.
Она подошла к Горшкову, протянула руку и сказала без улыбки:
— Ну вот, ты и явился, слава богу. Из Петропавловска едешь? В детдоме был?
Горшков молчал: с простенка между окнами с увеличенной фотографии смотрела на него Надя. Её спокойные глаза объяснили ему все. Горшков двумя руками схватил протянутую ему руку и затряс ее. Он давился словами.
— Анна, — сказала женщина, — не раздевайся, погоди. Беги к бухгалтеру, скажи, чтоб уходил, не ждал меня. Завтра доделаем. Гость, скажи, приехал.
Девочка опять запрыгала было, но вдруг стихла и спросила недоверчиво:
— А он не уедет? Я в прошлый раз заснула, а он уехал. В больнице когда была.
Горшков сказал сдавленным голосом:
— Нет. Я побуду немного…
— Опять немного?
— Беги. А то Петрович зря ждет меня.
Когда за Аней захлопнулась дверь, женщина сказала:
— Будем знакомы, однако. Меня зовут Анфиса Павловна. Надежда — моя дочь. А я работаю в совхозе. Директором. — Она достала из кармана вязаной кофты очки в железной опразе, старательно их протерла, надела. Но в конце концов посмотрела на Горшкова поверх стекол. — Надежда взяла ребенка из детдома погостить, поскольку отец на фронте. А Анюта стала ее матерью называть и меня определила в бабки. Вы будьте… ты будь спокоен, девочка нам совсем как родная.
Анфиса Пазловна отошла к большой русской печи, достала ухватом крынку молока, поставила на стол. Потом открыла дверку старого дубового буфета, вынула хлеб, тарелку, миску с винегретом.
— Поешь с дороги, — сказала она. — Снимай полушубок.
Горшков начал отказываться. Ему действительно не хотелось есть, но Анфиса Павловна решительно усадила его за стол, нарезала хлеб и села напротив, скрестив руки на груди.
— Надежда говорила: не желаю, мол, чтоб он думал, будто его привязать хочу, женить на себе. А я думаю, чего дурака валять? Коли друг друга любите… Вот и получается, вся семья в сборе.
Голос Анфисы Павловны звучал ровно, по-деловому.
Горшков встал. Его усталое небритое лицо посветлело. Уже не таясь, он заплакал и засмеялся. У Анфисы Павловны глаза смягчились.
— Ну и ладно. Все будет хорошо. Хорошо будет. Ты себя не изводи.