Джонни Фонтейн обратился к дону:
― Когда пришло приглашение на свадьбу, я себе сказал ― ага, крестный на меня уже не сердится. А то раз пять пытался к вам дозвониться с тех пор, как развелся с женой, но, как ни позвоню, Том отвечает, либо дома нет, либо занят ― чего уж там, понятно, что впал в немилость.
Дон разливал по стаканам настойку из янтарной бутыли.
― Что прошлое поминать... Ну, так. Я еще на что-нибудь гожусь для тебя? Или же твоя слава и твои миллионы вознесли тебя в такую высь, что туда не протянешь руку помощи?
Джонни опрокинул себе в рот огненную желтую влагу и подставил дону пустой стакан. Он силился отвечать непринужденно и беспечно:
― Какое там ― миллионы, крестный. Я качусь вниз. Эх, правду вы мне говорили. Нечего было бросать жену с детьми и жениться на распутной девке. Поделом вы сердились на меня.
Дон пожал плечами.
― Я за тебя беспокоился, вот и все, ― как-никак ты мой крестник.
Джонни заходил по комнате.
― Я голову потерял из-за этой паскудины. Первая звезда в Голливуде. Хороша, как ангел. А знаете, что она творит, когда кончаются съемки? Если гример удачно сделал ей лицо, она с ним трахается. Если оператор нашел для нее выигрышный ракурс, зазывает к себе в уборную и дает ему. Готова спать с кем ни попадя. Раздает свое тело направо и налево, как раздают чаевые. Грязная тварь ― у сатаны на шабаше ей место...
Дон Корлеоне оборвал его:
― Как поживает твоя семья?
Джонни вздохнул.
― Они у меня обеспечены. Когда мы разошлись, я дал на Джинни и девочек больше, чем присудили на процессе. Раз в неделю езжу их проведать. Скучаю без них. Иной раз до того скрутит, что кажется, с ума сойдешь. ― Он снова осушил стакан. ― А вторая жена смеется надо мной. Не может взять в толк, отчего это я ревную. Я отстал от жизни, я развожу итальянские страсти, а мои песенки ― дребедень. Перед отъездом вмазал ей прилично ― правда, лицо пожалел, она сейчас снимается. Намял ей бока, наставил синяков на руках, на ногах ― впал в детство, она только хохотала надо мной. ― Джонни закурил. ― Вот так, крестный, а потому на сегодняшний день, как говорится, жить мне в общем-то нет охоты.
Дон Корлеоне сказал просто:
― Это беды, в которых тебе нельзя помочь. ― Он помолчал. Потом спросил: ― Что у тебя происходит с голосом?
В мгновение ока от баловня судьбы, который самоуверенно и неотразимо подтрунивал над собою, не осталось и следа. Джонни Фонтейн был сломлен.
― Крестный, я не могу больше петь, у меня что-то с горлом, и доктора не знают что.
Хейген и дон поглядели на него изумленно. Чего-чего, а малодушия за Джонни Фонтейном не водилось никогда. Джонни продолжал: