Я привлек ее к груди, приласкал и успокоил. Я велел Цуй-гу лечь на тахте, ибо считал ее подружкой Сго-фына.
С той поры раз в десять, а то и в пять дней за мной непременно посылали кого-нибудь и звали на лодку. Иногда Си-эр приезжала в ялике и поджидала меня на берегу. Каждый раз, отправляясь на «цветочную ладью», я брал в компанию Сю-фына, но мы никогда не звали других гостей и не шлялись по другим лодкам. За всевозможные услады одной ночи брали всего четыре заморские серебряные монеты. Правда, Сю-фын имел обыкновение нынче пригласить одну, а на завтра — другую, как говорится, то в зеленом, то в красном, в народе это называется «прыгать от лохани к лохани», а порой доходил до того, что звал двух певичек зараз. Я всегда был только с Си-эр. Случалось, я приезжал на лодку один, выпивал на верхней палубе чашечку-другую вина, вел тихие беседы в каюте и, проявляя участие и сострадание, не заставлял девушку петь и не принуждал много пить, и у каждого на лодке веселело на сердце. Девушки, товарки Си-эр, завидовали ей. Узнав, что я в заведении, девицы, которые были свободны и не принимали гостей, обязательно приходили к нам. Все они хорошо знали меня. Идешь по лодке, так окликают без конца. Взглянешь на одну, кивнешь другой, всем-то ведь и не ответишь, да осыпь их десятью тысячами монет, и то не удостоишься подобного расположения. Я же за четыре месяца истратил всего сто с лишним монет, а уж сколько плодов личжи[174] и свежих фруктов мне привелось отведать! Редкое удовольствие, на всю жизнь.
Вскоре управительница заведения возымела желание получить с меня пять сотен монет, принуждая, чтобы я их внес за Си-эр. Я стал тяготиться ее назойливостью и принял решение уехать. Сю-фыну, который пришел в помрачение от любовной страсти, я посоветовал купить наложницу.
В Сучжоу мы воротились тем же путем.
На следующий год Сю-фын снова отправился в Кантон, отец не разрешил мне ехать с ним. Я был приглашен в Цинпу па службу к начальнику уезда Яну. Возвратись из Кантона, Сю-фын рассказал мне, что Си-эр хотела покончить с собой, тоскуя, что я не еду.
Увы! Те полгода минули словно сон.
На «цветочной ладье» прослыл я равнодушным!
После Гуандуна я два года прожил в Цинпу[175] и за это время не совершил ни одного приятного путешествия, о котором стоило бы рассказать. Незадолго перед этим Юнь встретилась с певичкой Хань-юань, и мы были втянуты в водоворот пересудов. Юнь переволновалась и заболела. Я вместе с Чэн Мо-анем открыл лавку по продаже свитков и книг, это давало мне возможность покупать для Юнь лекарства.