— Бр-р, — замотал он головой, как собака, которая вытряхивает из шерсти воду после купания. Алазаев вытряхивал так тревожные мысли.
Греться тогда придется спиртным, благо он предусмотрительно захватил с собой фляжку с превосходным истабанским коньяком. Поскольку запасы его последние лет семь не возобновлялись, то он стал редкостью и постоянно рос в цене. Скоро будет стоить целое состояние — его можно тогда продавать на аукционах как антиквариат. Хорошо еще, что ветра не было. Иначе Алазаеву уже пришлось бы волей-неволей опустошать содержимое фляжки.
Поначалу они проваливались в снег почти по колено. Уронишь что-нибудь — не достанешь. Все провалится до дна. Будешь водить по нему руками, нащупывая потерянное, точно из речки выуживаешь раков, спрятавшихся среди коряг. Наткнешься на такую корягу, дернешь на себя, а окажется, что это растяжка, забытая здесь кем-то еще когда снег не выпал. Ее и ногами задеть можно — всего не предусмотришь. Или наступишь на камень, но странный какой-то, обработанный, точно это непонятно откуда взявшаяся статуя, вырывать ее из снега не стоит, потому что окажется, что это затвердевший труп. Пока им не попалось ни одного такого сюрприза.
В таком глубоком снегу легко прятаться. Упал на живот, побарахтался немного, чтобы снег осыпался с краев ямы, — и готова берлога, где, как медведь, можно спокойно ждать весну. Но и не заметишь тогда, как окаменеешь.
Чуть позже снег стал мелеть и до коленок не доходил, даже когда боевики проваливались в рытвины, а потом слой его поднимался чуть выше щиколоток, но боевики уже набрали полные ботинки снега. Не остановишься и не вытряхнешь его — поблизости нет ни одного камня, на который можно присесть, а тем более пенька. Стоять же на одной ноге, как аист, балансируя, пока снимаешь ботинок с другой ноги и вытряхиваешь снег, если и приходило кому-то в голову, то он не спешил поделиться этой мыслью. Снег растаял, и теперь в ботинках хлюпала вода, намочив носки, которые стали сползать.
Алазаев вытащил из мешка, болтавшегося у него на спине, шоколадку «Сникерс», сорвал обертку, бросил ее на снег, придавил ногой, чтобы не было видно. Шоколадка затвердела, стала похожей на не первой свежести сухарь, который не одну неделю пролежал в хлебнице, и только из-за того, что никакого другого провианта не сохранилось, он дождался своей очереди и попал в рот, хотя место ему было не в желудке, а в помойном ведре.
Шоколад крошился. Алазаев осторожно грыз орешки, боясь, что если он заработает челюстями более интенсивно, то от какого-нибудь зуба обязательно отколется кусочек, а до стоматолога, чтобы залечить зуб, он доберется не скоро.