Утрами из города приезжала моя машинистка, потом мальчишки являлись к обеду минута в минуту, с чисто школьной пунктуальностью, и после их второго отъезда вплоть до возвращения уже к вечеру я ленилась, ждала их, мечтала, как еще никогда не мечтала за всю свою жизнь.
И вот именно в такой день я попалась на телефонный звонок, более чем нежелательный. Меа culpa (Моя вина (лат.)): если бы я была, как мне и полагалось быть, на работе, у поставщиков или где-нибудь на стройке, умница Ирма сумела бы избавить меня от этого звонка с присущим ей искусством, инстинктивно чуя ненужных мне людей; ответила бы, что, когда я буду дома, неизвестно, а я попросила бы ее сообщить, что уехала, скажем, на неделю. А тут я сама сняла телефонную трубку - благо аппарат стоял рядом с диваном, на котором я отдыхала, и мне оставалось только принять удар на себя.
По правде говоря, удар не слишком сильный. Куда менее чувствительный, чем, очевидно, полагала та, что назвала в телефон свое имя. Во всяком случае, менее чувствительный, чем если бы был нанесен он несколькими неделями раньше. Тот случай с морскими ежами привел меня поначалу в шоковое состояние, а затем дни в Фон-Верте, дни полного безделья, подействовали на меня как успокоительное средство. Об этой неделе, когда само время словно остановилось, когда я забыла про работу, всей душой предавшись своим мальчикам, я вспоминаю как о самых светлых минутах этого не очень-то гладкого периода моей жизни. Одна из тех передышек, дарованных судьбой, когда душа переполнена радостью удачи, достигнутой гармонии, забрезжившим счастьем, когда говоришь себе: "Да будь что будет, пускай все идет к черту". И когда не думаешь, что затишье это только временное, что ждет тебя суровое завтра.
К тому же диссонанс был слишком велик между моим миром и тем миром, откуда ко мне дошел, долетел сквозь толщу пространства голос той, что находилась на другом конце провода. Ибо это моя прежняя семья, неотвратимо моя семья, согласно официальным документам, говорила со мной устами Анриетты.
Услышав ее имя, я сказала, что закрою дверь, а то здесь шумно; и это, конечно, было выдумкой. Не поднимаясь с дивана, я засунула трубку под подушку и, пользуясь последней передышкой, с наслаждением обвела взглядом залу со сводчатым потолком, пустынную, прохладную, защищенную от солнца. Но та, другая, очевидно, начала беспокоиться, и я поднесла трубку к уху.
Эта Анриетта звонила мне не из Парижа, а из отеля нашего города, куда она только что прибыла утренним курьерским поездом, и, по ее словам, специально приехала в Прованс вместе со своей невесткой Жанной, чтобы повидаться со мной. Анриетта, Жанна?.. Обе эти женщины были оттуда, из моей прежней жизни, и раньше их называли, да и теперь, должно быть, называют Анриетта-Гастон и Жанна-Поль, прибавляя к имени жены имя мужа по старинному обычаю Буссарделей. Значит, супруги моих двоюродных братьев, мои невестки. Я не могла опомниться.