Предпочтения пана Валевского. – Находка следователя Половникова. – Кое-что об ураганах, а также о причиняемых ими разрушениях.
Леон Валевский терпеть не мог то, что он называл скверными шутками.
С его точки зрения, кража у него кошелька на вокзале была скверной шуткой, попытка Хилькевича подставить его – очень скверной шуткой, однако увоз Леона неизвестными в Херсон, пока он пребывал в беспамятном состоянии, легко превосходил в скверности все самые пакостные происшествия его жизни.
А поскольку Валевский, как уже говорилось выше, был крайне злопамятен, то и решил, что просто так этого не оставит. Но из Херсона ему оставалось разве что слать своим врагам совершенно бесполезные проклятья, поэтому для начала молодой человек отправился обратно в О.
Стоит признать, что в свете последних событий поступок его был прямо-таки героическим. Ибо в О. находились, во-первых, Хилькевич со своей шайкой, который явно не питал к поляку симпатии, во-вторых, баронесса Корф, бросившая на поиски Валевского все карательные силы города, и, в-третьих, неизвестное лицо или лица, для которых ничего не стоило оглушить человека, чтобы затем увезти его далеко от города и оставить там на произвол судьбы.
Последнее, кстати, больше всего беспокоило Валевского. Леон чуял, что стал мелкой разменной монетой в какой-то большой и сложной игре, что его вовсе не устраивало. И не только потому, что Валевский держался о себе самом весьма высокого мнения и согласен был играть только первые роли, но и потому, что смысл игры ускользал от него, и он никак не мог контролировать происходящие события.
Чтобы, наконец, хорошенько разобраться во всем, молодой человек вернулся в О. и сразу же отправился к Наденьке. По правде говоря, Валевский был счастлив видеть, что с ней ничего не произошло, что никто ей не угрожал и что девушка явно рада его возвращению.
Если бы наш совершенно правдивый рассказ был, допустим, современным фильмом, то в фильме Валевский влез бы в окно, непременно поцеловал бы Наденьку куда-нибудь, потом поцеловал бы еще настойчивее, а потом, как пишут в старинных романах, свершилось бы неизбежное.
Однако Валевский жил в XIX веке, когда к девушкам из хороших семей полагалось относиться с уважением. Поэтому он влез в окно, поцеловал Наденьке руку и скромно объявил, что не мыслит своей жизни без российской словесности и любителей оной, а в особенности без одной из любительниц.