Они отодвинули стол в большой гостиной и сняли со стены картину, за которой обнаружился сейф. Валевский, сбросив сюртук и засучив рукава, принялся за дело. Хилькевич нервно поглядывал на часы, а старый вор с любопытством смотрел на манипуляции поляка. Прошло около десяти минут.
– По-моему, ни черта у тебя не выходит, – промолвил Пятируков.
Валевский прижал палец к губам, и в следующее мгновение Хилькевич услышал щелчок отворяемой дверцы.
– Готово, – сказал Валевский, поднимаясь на ноги и вновь застегивая манжеты рукавов.
Хилькевич отодвинул его, подошел к сейфу и стал рыться в нем. Внутри лежали пачки денег, какие-то конверты, при виде которых у короля дна заблестели глаза, и бриллиантовый гарнитур, который де Ланжере собирался подарить своей новой пассии, актрисе, на день ее ангела.
– По совести, – заметил поляк, надевая сюртук, – мне следовало бы спросить с вас процент за удачно проведенное дело.
– Ага, – согласился Пятируков и аккуратно приложил его старинным подсвечником по голове.
Валевский упал, и тогда Хилькевич вместе со старым вором подтащили поляка к тонкой колонне в углу комнаты. Пятируков достал наручники, которые предусмотрительно захватил с собой, и замкнул одно кольцо вокруг запястья Валевского, а другое – вокруг колонны.
Когда Валевский открыл глаза, он увидел, что намертво прикован наручниками к колонне, а Хилькевич, сердечно улыбаясь, закрывает пустой сейф и вешает картину на место.
– Прощай, Леон, – ухмыльнулся Пятируков. – Не обессудь, но мы обещали отдать тебя баронессе Корф целым и невредимым. А договор дороже денег, как говорится.
– Да, – вмешался Хилькевич, – на всякий случай, если ты упомянешь о нашем участии в деле, учти, что я не забыл про барышню Русалкину. Подумай сам, хочешь ли ты получить в тюрьме посылку с ее головой.
– Ага, – весело подтвердил Пятируков. – Не дрейфь, Леон. Годы в тюрьме пролетят быстро, и оглянуться не успеешь, как выйдешь на волю.
Он помахал поверженному взломщику рукой, Хилькевич учтиво поклонился на прощание, и оба мерзавца удалились, унося с собой добычу.
Оставшись один, Валевский попробовал высвободить руку, но у него ничего не получилось. Тогда Леон стал ругаться – сначала по-польски, потом по-русски, затем по-французски и под конец вспомнил даже испанскую брань, притом что в Испании никогда не бывал.
Как раз когда он припоминал разные сильные выражения, в голову ему пришла мысль, а не получится ли разогнуть хоть одно звено цепи наручников. Оглядевшись вокруг, Леон заметил на полу тот самый подсвечник с амурами, которым Пятируков ударил его по голове. Амуры смотрели жалобно, и на лицах их выразилось полное смятение, когда Валевский не без труда дотянулся до подсвечника и стал колдовать над цепью.