Я пошел наверх и через хозяйскую спальню попал в главную ванную. Приятная комната, выложенная новенькой белой плиткой, с чистым зеркалом и глубокой душевой кабинкой с сияющими стеклянными дверями. Я попробовал воду. Сильный горячий поток. Восхитительно горячий. Я сорвал с себя влажную вонючую одежду, положил носки на батарею и аккуратно сложил свитер, так как другого у меня не было, и встал под горячий душ.
Прислонившись головой к стене, я вполне мог бы заснуть стоя. Но я вдруг заплакал, а потом так же неожиданно закашлялся. В груди и глубоко в горле у меня пылал настоящий костер.
Наконец я выбрался из душа, вытерся полотенцем и вновь принялся рассматривать в зеркале доставшееся мне тело. Ни единого шрама, ни единого недостатка. Руки и грудь мощные, но с гладкими мускулами. Ноги хорошей формы. Лицо по-настоящему красивое, почти идеальная смуглая кожа. Хотя в отличие от моего прежнего лица в этом не осталось ничего юношеского. Это было типичное лицо мужчины – угловатое, немного жесткое, но симпатичное, очень симпатичное, – возможно, благодаря большим глазам. При этом чуть-чуть грубоватое. На нем уже пробивалась щетина. Надо побриться. Ну вот, еще одна забота.
– Ну разве это не замечательно? – сказал я вслух. – Ты находишься в теле двадцатишестилетнего мужчины, оно в великолепном состоянии. Но это страшный сон. Ты делаешь одну глупую ошибку за другой. Почему тебе не удается взять это препятствие? Где твоя воля, твоя сила?
Я весь покрылся мурашками. Моджо заснул в ногах кровати. Вот оно, подумал я, нужно поспать. Погрузиться в смертный сон, а в момент пробуждения увидеть, как в комнату проникает солнечный свет. Пусть даже небо будет серым, все равно это чудесно. «Наступит день, – думал я. – Ты увидишь мир при свете дня, ведь все эти годы ты мечтал об этом. Отставь в сторону свою отчаянную борьбу, мелочи и страхи».
Но у меня зарождалось ужасное подозрение. Разве в моей смертной жизни было что-то помимо отчаянной борьбы, мелочей и страха? Разве у большинства смертных по-другому? Разве не об этом твердит целое скопище современных писателей и поэтов: человек вынужден тратить жизнь на дурацкие хлопоты. Разве это не жалкое клише?
Я был горько потрясен. По привычке я попытался еще раз поспорить с самим собой. Но какой смысл?
В этом медлительном человеческом теле мне было ужасно! Ужасно лишиться сверхъестественной силы. А мир – вы только взгляните на него: грязный, изношенный, истрепанный на краях и полный несчастий. Да я даже и разглядеть его толком не могу. Какой еще мир?