Съев целую тарелку извилистой лапши в сырном соусе и не почувствовав никакого вкуса, кроме соли, я начал подумывать, что она была права. Я пошел в ванную и включил свет. Человек в зеркале выглядел воистину паршиво – глаза налиты кровью, все тело дрожит, обычно смуглая кожа пожелтела, если не сказать – мертвецки бледна.
Я пощупал лоб, но что толку? Естественно, я от этого не умру, решил я. Но полной уверенности не было. Я вспомнил выражение лица горничной и озабоченность людей, которые заговаривали со мной на улицах. Меня сотряс новый приступ кашля.
Нужно что-то предпринять, думал я. Но что? Вдруг врачи дадут мне сильное успокоительное, которое вызовет такое онемение, что я не смогу вернуться в дом? И вдруг лекарства помешают мне концентрировать внимание, и мы не сможем совершить обмен? Господи, я ведь даже не пробовал подняться из этого человеческого тела – трюк, которым я прекрасно владел в прежней оболочке.
Я и не хотел пробовать. Вдруг я не смогу вернуться?! Нет, для такого эксперимента лучше подождать Джеймса и держаться подальше от докторов со шприцами!
Зазвенел звонок. Это пришла добросердечная горничная, на сей раз она принесла полный мешок лекарств – пузырьки с яркими красными и зелеными жидкостями и пластиковые коробочки с таблетками.
– Лучше бы вы вызвали врача, – сказала она, выставляя их на мраморный туалетный столик. – Хотите мы вызовем?
– Ни в коем случае, – решительно возразил я, вручая ей еще несколько купюр и выводя ее за порог.
– Но подождите! – воскликнула она. – Пожалуйста, позвольте хотя бы вывести собаку – она же только что поела!
О да, великолепная идея. Я сунул ей в руку новые банкноты. Я велел Моджо идти с ней и делать все, что она скажет. Похоже, Моджо заворожил ее. Она пробормотала несколько слов о том, что у него голова больше, чем у нее.
Я вернулся в ванную и посмотрел на принесенные пузырьки. Я относился к этим лекарствам с подозрением. Но с моей стороны будет не очень любезно возвращать Джеймсу больное тело. А вдруг Джеймс его не примет? Нет, вряд ли. Он заберет свои двадцать миллионов, а в придачу – кашель и простуду.
Я глотнул отвратительной зеленой микстуры, поборов приступ тошноты, а потом заставил себя пройти в столовую, где и рухнул у письменного стола.
Там лежала писчая бумага, а также шариковая ручка, которая неплохо писала – скользко, игриво, как и все шариковые ручки. Я принялся писать, обнаружив, что этими большими пальцами двигать не так уж легко, но не останавливался, во всех подробностях рассказывая обо всем, что видел и чувствовал.