Потом я вернулся в маленький дом, схватил свечу и сунул ее в остатки огня. Мягкие угли сразу же разорвались на крошечные оранжевые искры; и искры остались на фитиле.
– О да, ты это заслужил, предатель, неблагодарный ублюдок! – шипел я, поднося пламя к кипе книг у стены и заботливо перелистывая их страницы, чтобы они загорелись. Теперь – к старому пиджаку, накинутому на деревянный стул, – он загорелся, как солома, и дальше – к красным бархатным подушкам кресла, которое когда-то было моим. О да, жги, жги все!
Я пнул ногой кучу заплесневелых журналов под столом и зажег их. Я подносил огонь к одной книге за другой и расшвыривал их, словно горящие угли, по всем углам дома.
Моджо обходил стороной эти маленькие фейерверки и в результате вышел на дождь и издали смотрел на меня в открытую дверь.
Да, но все идет слишком медленно. Но у Луи полный ящик свечей; как я мог о них забыть – чертов смертный мозг! Я вытащил свечи – их оказалось штук двадцать – и начал зажигать уже воск, а не фитиль и тыкать ими в красное бархатное кресло. Я швырял их в кипы оставшегося мусора, кидал горящие книги в мокрые ставни и поджигал обрывки старых штор, которые свисали со старых карнизов. Я пробивал ногой дыры в прогнившей штукатурке и бросал в них свечи поверх дранки, а затем наклонился и поджег рваные потертые ковры, наморщив их, чтобы обеспечить под ними поток воздуха.
Через несколько минут во всем доме полыхало пламя, но главными кострами стали красное кресло и письменный стол. Я выбежал под дождь и увидел, как за темными сломанными перекладинами разгорается огонь.
В воздух поднялся мерзкий влажный дым – огонь лизал мокрые ставни, вырывался из окон, где наталкивался на мокрую массу вьюнка. Чертов дождь! Но тут кресло и стол разгорелись еще сильнее, и весь дом взорвался рыжим пламенем!
– Да, да, гори! – орал я, пока дождь заливал мне лицо и веки. Я буквально подпрыгивал от радости. Моджо попятился к темному особняку, опустив голову. – Гори, гори, – вопил я. – Луи, жаль, что я не могу сжечь тебя! Я бы сжег! О, если бы я знал, куда ты прячешься днем!
Но несмотря на ликование, я осознал, что плачу. Я вытирал рот тыльной стороной ладони и плакал: «Как ты мог меня бросить?! Как ты мог?! Я тебя проклинаю!..» И, залившись слезами, я опустился на колени на мокрую от дождя землю.
Я откинулся назад, сложив перед собой руки, поверженный, несчастный, и смотрел на огромный костер. В соседних домах защелкали выключатели. Я услышал тонкий вопль приближающейся сирены. Я понял, что нужно уходить.
Но я продолжал стоять на коленях и впал в ступор, когда внезапно меня пробудило гортанное грозное рычание Моджо. Я осознал, что он стоит рядом со мной и прижимается мокрой шерстью к самому моему лицу, всматриваясь в горящий дом.