Уже первый час. Шум на Рю-Бурбон не стихает. Сколько там кипящей человеческой плоти! Я уже поохотился. И поохочусь еще.
Но ночь издавала успокаивающие звуки. На узких улочках квартала, в его квартирках, стильных барах, в изысканных коктейльных заведениях и ресторанах смеялись и разговаривали, обнимались и целовались смертные.
Я поудобнее устроился на скамье и вытянул на спинке руки, как на скамейке в парке. Моджо уже заснул в проходе, положив на лапы длинный нос.
Что, если бы я был таким, как ты, мой друг? Внешне похожий на дьявола, а внутри – большая свалка доброты. О да, доброты. Именно доброту чувствовал я, обхватывая его руками и зарываясь лицом в мех.
Но теперь в церковь вошел он.
Я почувствовал его присутствие, хотя и не мог поймать ни мыслей его, ни чувств, даже не слышал его шагов. Я не слышал, как открывается или закрывается входная дверь. Почему-то я знал, что он здесь. Он вошел в мой ряд и сел около меня, чуть поодаль.
Мы просидели молча много долгих минут, а потом он заговорил.
– Ты сжег мой домик, да? – спросил он тонким дрожащим голосом.
– Тебе ли меня винить? – спросил я в ответ с улыбкой, не сводя глаз с алтаря. – Кроме того, я тогда был человеком. Человеческая слабость. Хочешь переехать ко мне?
– Это означает, что ты простил меня?
– Нет, это означает, что я с тобой играю. За то, что ты мне устроил, я могу тебя даже уничтожить. Я еще не решил. Разве ты не боишься?
– Нет. Если бы ты намеревался расправиться со мной, то сделал бы это уже давно.
– Откуда такая уверенность? Я то не в себе, то прихожу в себя, то опять вне себя.
Долгая пауза, только Моджо хрипло и глубоко вздыхает во сне.
– Я рад тебя видеть, – сказал он. – Я знал, что ты победишь. Вот только не знал, каким образом.
Я не ответил. Но внутри меня все закипело. Почему мои достоинства и мои пороки вечно обращают против меня?
Но какой смысл обвинять, хватать его и трясти, требовать ответы? Может быть, их лучше не знать.
– Расскажи мне, что произошло, – сказал он.
– Не буду, – ответил я. – Зачем тебе это знать.
Неф разносил мягкое эхо наших приглушенных голосов. На позолоченных верхушках колонн и на лицах статуй играл колеблющийся свет свечей. Как же мне нравилась эта тишина и прохлада! И в самой-самой глубине души я не мог не признаться, что рад его приходу. Подчас любовь и ненависть служат одной и той же цели.
Я повернулся и посмотрел на него. Он сидел лицом ко мне, задрав одну ногу на скамью и положив руку на колено. Он был, как всегда, бледен – мерцание в темноте.
– Ты был прав насчет всего эксперимента, – сказал я. И подумал – хотя бы голос у меня спокойный.