Вообще говоря, намек на это содержится уже во введении к роману. Читатель помнит, что следы утерянной рукописи автору романа удалось обнаружить только один раз: "в Буэнос-Айресе, роясь на прилавке мелкого букиниста... я натолкнулся на испанский перевод брощюры Мило Темешвара "Об использовании зеркал в шахматах"..." Более прозрачного намека на Борхеса и придумать невозможно. Но что нам намеки! Что нам намеки!
У Борхеса есть замечательный рассказ "Поиски Аверроэса". Аверроэс, кстати, был тем автором, через которого многие произведение Аристотеля дошли до христианского средневекового мира. Что же ищет в этом рассказе великий арабский философ?
Он гоняется за смыслом "Поэтики" Аристотеля. Гоняется безуспешно, хотя и располагает ее полным текстом - и "Трагедией", и "Комедией". Оказывается, наличие текста это еще не все (Эко затем добавит: "Равно как и его отсутствие - это тоже еще не конец"). Беда Аверроэса в том, что он, будучи замкнут "в границах ислама", не имел понятия о том, что такое театр, и так и не смог понять значения слов "трагедия" и "комедия". Результатом его поисков, если верить Борхесу, было такое определение: "Аристу именует трагедией панегерики и комедией - сатиры и проклятия".
Борхес в конце рассказа так и пишет: "...Я хотел описать процесс одного поражения". Этим же занимался Эко в "Имени розы", только вместо эстетической задачи он поставил перед собой задачу эпическую. Он искал достойный пример текстологического успеха, иными словами, несгорающей рукописи, который мог бы стать достойным партнером аналогичной рукописи Булгакова, природа которой была ему, в отличие от нас, вполне ясна. Этот пример и был доставлен Борхесом, причем в избытке. Эко соблазнился на "поражение Аверроэса" именно ради контраста с кажущимся достижением Вильгельма.
Араб, в культурный багаж которого не входило представление о театре, оказался неспособным восстановить смысл аристотелевых пассажей, даже располагая полным их текстом. Вильгельм, располагавший лишь первой частью книги, смог без особого труда восстановить содержание второй. Его достижение было бы признано выдающимся литературоведческим успехом, если бы не одно маленькое обстоятельство: эта рукопись не горела, то есть жила собственной жизнью, чреватой изрядной опасностью для окружающих. Восстановленная, она становится смертельной и уничтожает все вокруг. Поэтому - не только поэтому, но и по собственному признанию Вильгельма, - его достижение оказывается неудачей. "Я гнался за видимостью порядка, - признается он, - в то время как должен был знать, что порядка в мире не существует." Вернее, за обретение той или иной меры порядка приходится платить слишком дорого - столько, сколько сей порядок не стоит. Не справившийся с задачей Аверроэс мирно жил в своем прохладном и просторном доме. Нашим победоносным героям - что у Эко, что у Булгакова - это и не снилось. Тем не менее Эко упоминает Аверроэса в своем романе множество раз - единственного среди всех арабов. Даже в ходе критической - последней - беседы Вильгельма с Хорхе упоминается Аверроэс: оказывается, благодаря сочинениям Аристотеля "араб Аверроэс сумел убедить почти всех в постоянстве мира". Действительно: без Аверроэса сочинения Аристотеля до Хорхе бы не дошли. Но ведь оба они понимали их гораздо лучше, чем гениальный араб!