Балашов вскочил. Затревожились, закружились мысли. Черт возьми, мало веселого, если это действительно так. Поднял роту, приказал без шума обследовать окрестности ельника. Нет Макаркина. Даже следов не оставил. Мог отойти от ельника и напороться на полицаев. Его схватили и тогда… Едва ли! Кое-какие следы схватки остались бы. Да и крикнуть успел бы. Этот вариант исключается. Стало быть, верен единственный: сбежал. Не в отряд, конечно… Фролов ничего не мог прояснить, хотя с Макаркиным они спали вместе. Наконец удалось установить, что перед походом к Макаркину наведывался какой-то партизан из отряда Терентьева. Приметы Фролов не запомнил. Такой, как все. Осененный догадкой, еще не веря ей, Балашов спросил, нет ли у того партизана шрама на подбородке. Фролов обрадованно заморгал глазами, и старшина отпустил его.
Макаркин… Кто же ты такой? В роте появился, если память не изменяет, полгода назад, перевелся по собственному желанию из другой. А с Белявцевым когда спелись? Темная история, сейчас все равно ее не распутаешь. Ах, мерзавец! Все расчеты спутал! Предупредит немцев, — а Балашов в этом не сомневался, — и тогда мост взорвать не удастся. Что же делать? Прежде всего немедленно уходить из ельника, обратно на восток. Атаковать придется восточный конец моста, правда, подходы там похуже, но ничего не поделаешь. И начать пораньше, с наступлением сумерек.
Рота переправилась через речку, рискуя быть замеченной. По густому сосняку засветло выдвинулась на расстояние примерно километра два от моста, залегла, тщательно маскируясь. Балашов смотрел в бинокль на мост и не замечал никаких признаков беспокойства. А может, зря погрешил на Макаркина? Отошел от ельника и заблудился…
Сгустились сумерки. Балашов шепнул Супруну и Остапенко:
— Пора!
Оба поползли. Взвод, который первым должен был броситься в атаку, выдвинулся поближе к мосту, замер почти у самого полотна. Без огней прошел поезд, сонно выстукивая колесами. Вагоны закрыты наглухо. И опять тихо.
Балашов поднял голову, с высоты мигнула ему зеленоватая звездочка. Что-то хорошее и давно забытое шевельнулось в груди. И вдруг до боли ясная мысль: «Может быть, последний раз вижу звезды…»
В этот миг лопнула тишина. Жалобно задребезжали консервные банки, раздался истошный крик: «хальт!» — и грянула автоматная очередь. Взвилась ослепительная ракета, рассыпалась вверху на мелкие светлые капельки. Взвод поднялся в атаку, но был прижат к земле пулеметным огнем из дзота. Опять ракета.
Внезапность не удалась. Балашов пополз к головному взводу, за ним ящерицей поспевал Саша, добровольно заменивший Остапенко. Пулемет гавкал почти без перерыва, не давая поднять головы. На востоке ухнул взрыв: боковое охранение подрывало путь, а немного позднее и глуше раздался взрыв западнее моста. Возле амбразуры качнулся огненный всплеск: кто-то бросил гранату. Наверно, Остапенко или Супрун; они были ближе всех к дзоту. Пулемет на минуту умолк. Бойцы было поднялись, но пулемет застрочил с прежней яростью. Из бункера били автоматы.