Нет, невеселым было возвращение Владимира Балашова в отчий край. Не знал, где остановится: в своем доме или у брата? К свояченице не очень лежала душа, неприветливая она, постоянно отчуждалась от Васильевых родственников. Мать не любила свою невестку. Не ругались, но и не сближались. Неприятна она была и Владимиру. А свой дом, наверно, пуст. Может, кто и живет, да чужие.
После шумных и людных западных дорог, железнодорожных станций, заполненных эшелонами возвращающихся в Россию победителей, родной городок показался Балашову тихим и невзрачным. Хотя и до войны город был таким, да глаза у солдата стали другие: повидали разное и теперь сравнивали. Но кинул Балашов взор на вздымающиеся горы, вспомнил голубую прелесть озер — и забилось, затревожилось сердце, хлынуло что-то грустное и бодрое.
— Вот я и приехал! — прошептал Владимир, не обращая внимания на приветливые взгляды редких прохожих. Понимали земляки; солдат вернулся с фронта, на груди у этого солдата поблескивает Золотая Звезда. Нет, не простой это старший лейтенант — Герой! И прохожие особенно приветливо смотрели на плечистого солдата с чемоданчиком и с перекинутой шинелью через руку.
А вот и приземистый двухоконный домик, в стенах которого в далекий голодный год появился на свет Владимир Балашов. Палисадник, построенный Володей еще до армии, почернел от дождей, покосился. Буйно разрослась сирень, почти совсем закрыла окна.
У калитки Владимир остановился, перевел дух. Не раз снилось ему, как навстречу выбегает счастливая мать… Но никто не вышел, не встретил его… Вздохнув, Владимир решительно приподнял щеколду, толкнул калитку ногой и шагнул во двор. Мальчишка лет двенадцати мастерил что-то, он поднял голову, и веснушчатое лицо его выразило неподдельное любопытство. На стене дома, возле крыльца, висело рассохшееся корыто. Мать, бывало, стирала в нем белье. Балашов глухо поздоровался и спросил:
— Есть кто дома?
— Бабушка и Верка.
Балашов вошел в избу. Мальчишка шагнул следом за ним. За столом готовила уроки девочка, очень похожая на мальчишку, одних с ним лет. Рыжеватые косички с вплетенными розовыми ленточками топорщились на затылке. «Близнецы», — решил Балашов. У окна на лавке сидела старуха в очках и вязала чулок. Она взглянула поверх очков на вошедшего и опустила на колени вязанье. У Владимира сухой комок подкатился к горлу. Почему-то подумалось: если снять клеенку со стола, то бросится в глаза прожженная выемка с правого края: когда-то шестилетний Володя опрокинул керосиновую лампу, прожег скатерть, а на столешнице навсегда осталась эта отметка. А вон на ножке стола вырезано коряво: «Володя». И фикус в углу тот же, только за эти годы он захирел, листья-лодочки поредели. Вот и табуретка старая с вырезанным полумесяцем в середине сиденья.