в которой я знакомлюсь с нашим корреспондентом Лукою Матвеевичем Матвеевым и мы узнаем от директора музея об игумене Белозерского монастыря, некогда молвившем: «Не нами заперто, не нам и отпирать»
Лука Матвеевич встретил меня на аэродроме. Как я и предполагал, он оказался маленьким, сморщенным старичком, с растрепанной седой бородкой. Живые карие глаза его тотчас уставились на мой чемодан, — Лука Матвеевич, очевидно, полагал, что там находится хроноскоп, и мне пришлось разочаровать его, объяснить, что хроноскоп штука громоздкая и в чемодане его не привезешь… По дороге к дому Лука Матвеевич без умолку рассказывал, как разнесся по городу слух о находке землекопов и он побежал к кремлевской стене.
Я пытался повернуть разговор так, чтобы получить какие-нибудь дополнительные сведения о самих братьях, Владиславе Умельце и Пересвете… Лука Матвеевич наконец понял меня.
— Не осудите, что я вам все про порок толкую, — сказал он. — Уж не ведаю, как объяснить вам, а только всю жизнь свою верил я, что создали братья в Белозерске два шедевра, да таких, что могли б они и сегодня наш город на весь мир прославить…
— Два шедевра? — переспросил я.
— А как же? Один-чудо механики, другой-чудо поэзии. Братьев-то было двое. Я все надеялся в архивах список «Слова» поэтического найти, вроде «Слова о полку Иго-реве», только нашего, северного… А чтобы изделие Владислава Умельца отыскать-тут у меня и надежды почти не было: увезли, думаю, куда-нибудь, когда князь в поход пошел…
— Разве доподлинно известно, что Владислав соорудил катапульту?
— Доподлинно, и в летописи про то написано… Я удивился,
— А в письме вы как-то неопределенно высказались…
— Что ж письмо?.. С живым человеком по-живому и потолковать можно, уклончиво ответил Лука Матвеевич. — О дорогом с равнодушным говорить-только себя мучить… А уж коли приехали вы, так и секретов у меня от вас не стало.
— Значит, вы полагаете, что оба брата выполнили княжеский наказ? постарался уточнить я.
— Про Пересвета, к сожалению, ничего неизвестно. Моя это догадка. А Владислав угодил князю и отменно был награжден…
— А потом что? Отпустил их князь?
— Этого я не говорил! — встрепенулся Лука Матвеевич. — Чего не знаю-того не знаю. Постник Барма вон какую храмину Ивану Грозному выстроил, а молва ходит, что ослепил он его после. Наш-то, Константин Иванович, тоже нрава крутого был…
— Но почему же вы так уверены, что оба брата создали шедевры?
— Вас, батенька, посадить бы в темницу да сказать: не сделаешь-не выпустим!
«Не сделаешь-не выпустим!» Я подумал, что Лука Матвеевич, увлеченный своей идеей, очень все упрощает. Но он, как и все люди, имел право на свою точку зрения. Я слушал старика и пытался представить себе, как произошла встреча князя Константина Ивановича с братьями. Наверное, их схватили дружинники на одной из лесных дорог, ведущей к Белому озеру… «Лесных» — потому что тогда Белое озеро было окружено лесами, а не лежало, как ныне, в оголенных безрадостных берегах… Такие могучие русские' леса еще сохранились до наших дней у Борисоглебских Слобод, между Ростовом Великим и Угличем. Я недавно побывал в них, и теперь легко мог вообразить огромные замшелые серые березы, огромные — не в обхват — сосны, хмурые, в лишайниках, ели… Били, наверное, вдоль узкой дороги косые слепящие лучи низкого солнца, когда грузный конский топот донесся до братьев. По тем временам всякого можно было ожидать от встречного и поперечного, но братья едва ли стали прятаться: их, умельцев, хорошо встречали повсюду, и они спокойно шли навстречу дружине.