– Ладно, дорогая, тогда тебе придётся подождать с этим до субботы, когда ты получишь деньги, – не очень любезно произнесла миссис Бёрнс. Она так поджала свои губы, что их совсем не стало видно. Она была недовольна.
Мистер Бёрнс велел мне взвешивать кульки с чаем и сахаром, а после этого я развешивала полуфунтовые порции бекона.
– Том, я на минутку прилягу, а потом займусь ветчиной, – сказала его жена и исчезла до полудня. Он расставлял на полках магазина коробки консервов и бутылки с напитками и всё время болтал со мной. Он рассказал мне, что он из деревенских и очень любит деревню, а по воскресеньям много лет назад в Галвее он играл в травяной хоккей. Очень много лет назад, добавила я про себя.
– Я бываю там каждый год. В прошлом году я помогал им резать там торф, – сказал он. И тут же перед моими глазами возникла фигура Хикки, поднимающего куб торфа из жирной чавкающей жижи. Когда он вырезал такой куб, вода устремлялась в освобождённое пространство и, булькая, заполняла его. Как наяву, я видела тёмную болотную воду, и водяные лилии, и почерневшие места на кочках, где мы разводили костры, чтобы вскипятить котелок воды для чая. Мир, из которого я всегда хотела убежать. И вот теперь, убежав из него в мир города, я обречена видеть оставленный мной мир в моих грёзах.
– О, Боже, извините меня, – сказала я, опомнившись. Замечтавшись, я не заметила, что мешок с сахаром упал на бок, и сахар волной рассыпался по полу. Пол был пыльным, так что спасти высыпавшийся сахар было уже нельзя. Мистер Бёрнс послал меня па кухню за веником и совком.
Миссис Бёрнс пила чай, перед ней на столе стояла открытая банка с бисквитами. Ветчина запекалась в большой чёрной посудине, стоявшей на краю печи. В воду она добавила яблоки и гвоздику, так что запах ветчины был великолепным.
– Я пришла за совком, – сказала я.
– Вон там, у стенки. Ты решила навести там порядок? – Её глаза расширились.
– Нет. Рассыпала немного сахара. – Я не хотела рассказывать ей о моей оплошности, но побоялась и промолчать, потому что мистер Бёрнс мог упомянуть этот случай, если бы сегодня ночью в кровати она спросила бы его, что он обо мне думает.
– И сколько сахара, милочка? – Её лицо тут же изменило выражение, с него сразу же исчезли поджатые губы.
– Совсем немного, – сказала я примирительно.
– Теперь тебе надо учиться аккуратности. Мистер Бёрнс и я никогда ничего не переводим зря. Ну что, дорогая, ты будешь осторожна?
Ничего не переводят зря, а она набивает себя бисквитами.
– Буду, – ответила я.
Я смотрела не на её жирно-бледное лицо, а на верхнюю пуговицу её жёлтого костюма из ткани джерси. Костюм был очень дорогой, но весь покрыт пятнами. За ухом она носила карандаш, острый конец которого торчал из её чёрных с сединой волос. Ей было около пятидесяти лет.