– Джек, я умираю, – снова произнёс голос; Джек вполголоса выругался и поспешил в кухню. Я последовала за ним.
– Боже милостивый, да ты же горишь, – воскликнул он.
В комнате и вправду стоял запах гари.
– Горю, – повторила за ним она, глядя на него как ребёнок.
– Чёрт возьми, да убери же ты ноги с углей, – сказал он. Её ноги в чёрных брезентовых туфлях были засыпаны золой из печки.
Она оказалась старой высохшей женщиной, одетой в чёрное – маленькая чёрная тень, скорчившаяся в кресле с высокой спинкой. В печи тлело слабое пламя, угли в центре были ещё красными, а золу явно не чистили не менее недели. Сама кухня была довольно большой, по ней гулял сквозняк.
– Молочный суп, – произнесла старуха.
Я была уверена, что она умирает. Это совершенно ясно читалось в её отчаянном, умирающем взгляде. Я заглянула в несколько стоявших на столе кастрюль в поисках молока. В двух из них на донышке было молоко, но уже скисшее.
– Вон там, – сказал Джек, показывая на банку со свежим молоком, стоявшую на полке у стены.
Он придерживал старуху за плечи, потому что на неё напал приступ кашля. По полке бродили куры, пытаясь достать из дуршлага остатки холодной капусты, и, когда я протянула руку, они разлетелись. Молоко оказалось свежим, желтоватого цвета, но на его поверхности отчетливо виднелась пыль.
– Туда попала пыль, – сказала я.
– На кухонном столе есть марля, – показал он пальцем.
Я пропустила немного молока сквозь пожелтевшую полоску марли, и он поднёс чашку с молоком к её губам.
– Я не хочу молока, – неожиданно сказала она. После долгих уговоров выпить молока она сказала, что хочет леденцов.
– Леденцов от кашля, – добавила она, делая вдохи между каждыми двумя словами.
Он достал из коробки несколько пастилок и вытер с них пыль. Две такие пастилки он положил ей в рот, и она начала сосать их, совсем как ребёнок. Потом она взглянула на меня и поманила меня пальцем.
Рядом с ней на столе стояла свеча в подсвечнике, и, хотя она почти совсем догорела, огонёк всё же вспыхнул в последний раз, и при его прощальном свете я ясно увидела её лицо.
Коричневая, как пергамент, кожа обтягивала её старые кости, кисти и запястья цветом и толщиной напоминали кости варёной курицы. Пальцы рук были искалечены ревматизмом, во взгляде еле теплилась жизнь, и мне было страшно смотреть на неё.
– Мне надо бежать, Джек, – неожиданно для себя самой сказала я. У меня было чувство, что я задыхаюсь.
– Погоди минутку, Кэтлин, – попросил он, осторожно усаживая её в кресле поудобнее. Он подложил ей под голову подушку, чтобы деревянная спинка кресла не так давила ей на затылок. Её волосы были белы и тонки, как у ребёнка. Когда я выходила из комнаты, она улыбнулась.