– Мое! – нечеловечески-звонким голосом крикнул он. Время начало убыстряться, и с ним тотчас же пришла боль. Нефедов заорал во весь голос, выкатился из под врага, не замечая, как сломанные кости скребут по насту. Пальцы другой руки нащупали грубо оплетенную рукоятку.
– Твое? Н-на, сука! Н-на, тварь! – он вскинул черный нож и с размаху всадил лезвие между зубов шамана.
Вой накрыл сопку. Менквы тупо брели, взбираясь на ее вершину – срывались, падали, катились к неподвижному телу Никифорова, оставались лежать, дергаясь в корчах, как марионетки. А наверху старшина Нефедов все глубже и глубже втискивал дымящийся клинок между скрежетавшими по нему челюстями, вязнущими в черном камне. Сквозь мельтешившую в глазах радугу он видел, как Табкоче Ямал, выпучив мертвые глаза, рвет себе горло когтистыми пальцами, не в силах выдернуть зубы из ножа, и как чернота растекается по этим зубам.
– Что? Не по себе… кусок… откусил, паскуда? – выдохнул Степан, и повалился лицом в снег, успев почувствовать, как тело, приходя в себя после оберегов, ответило немыслимой болью.
– Товарищ старшина? Живой? Старшина! – кто-то бил его по лицу, тер отмороженные щеки. Степан застонал, выматерился в душу мать. Открыл глаза. Над ним кто-то склонился – огромное, в пол-неба лицо, хлопавшее глазами. Прищурившись, он наконец-то узнал Никифорова.
– Живой, хохол? – прохрипел старшина и попытался приподняться на локте, забыв о сломанной руке. – А-ах, в гробовину душу мать!
Вдоволь поматерившись и кое-как поднявшись, Степан осторожно потрогал руку.
– Ты, что ли, бинт наложить успел? – хмуро спросил он Никифорова.
Маг усмехнулся.
– Не я. Я только поднять тебя сумел. Вот он перевязывал, – подбородком указал на сидящего рядом, у разбитых саней, Матвеева. Руки у мага были перебинтованы – казалось, что он в белых перчатках.
– Все, товарищ старшина! – радостно крикнул появившийся из-за сопки Богораз. – Ни одного дохлого чучела не осталось! Мы их всех в кучу стащили и костер запалили!
Из-за сопки вверх тянулся столб черного дыма.
– Демаскировочка… Ну, значит, все, – сказал Никифоров.
– Все, да не все, – неохотно, сплюнув в снег густо-красным, отозвался Степан Нефедов. Обвел взглядом замерших солдат и пояснил:
– Другана нашего, Табкоче, с почетом утопить придется. Знаю я одно место на той стороне пролива, глубокое озеро. Ненцы его "Бездонным" называют. Мне про него Хороля Вануйто рассказал. Там и утопим гада. Оттуда не выберется, да еще с этим в зубах…
Все дружно оглянулись на труп шамана, который валялся у подножия сопки. Мертвый Табкоче Ямал, скрючив пальцы в бессильной злобе, пучил глаза в темное небо. Черный нож прочно сидел у него между почерневшими зубами, и снег набивался в окровавленный рот.