– Горят наши станичники, – незамедлительно отозвался корнет, подделывая голос под бравый и стреляный.
– И вас ничто не настораживает? – Анатолий Дмитриевич в который раз прошелся взглядом по знакомой до отвращения местности – река, а за ней череда коптящих овинов вперемежку с хатами.
– А что тут особенного, война есть война. Подожгли, вот и горят. – Корнет расплылся в беспечной улыбке.
– С такими аналитическими способностями, – устало и потому особенно язвительно сказал Анатолий Дмитриевич, – вам, корнет, лучше бы оставаться дома возле сестер и maman, а не соваться на фронт. Любая мелочь на войне имеет решающее значение. – Корнет подозрительно побагровел, и Анатолий Дмитриевич сразу же пожалел о своей резкости. «Черт, еще расплачется», – подумал он. – Вы Конан Дойла читали? – спросил он, уже смягчаясь. – Помните дедуктивный метод? Осмыслив существование капли, мы можем осмыслить океан, заключенный в этой капле, не так ли? Сегодня какой день?
– Четверг, господин поручик, – буркнул корнет.
– Вот, а горят станицы с воскресенья, – назидательно сказал Анатолий Дмитриевич. Он помолчал, будто в воспитательных целях, с отвращением понимая, что не может сделать из этого факта никаких здравых выводов. На ум ничего путного не приходило, только появилось какое-то навязчивое балалаечное треньканье в ушах. – Вы не обижайтесь на меня, голубчик. С самого утра в голове звенит и настроение отвратительное. – Анатолий Дмитриевич через силу улыбнулся. – У вас, случайно, выпить не найдется?
Он поспешно взял протянутую флягу.
– Портвейн, – небрежно сказал корнет, – единственное, что было в этой ужасной корчме, я хотел, разумеется, коньяку взять…
– Не имеет значения, – поручик привычным движением взболтал содержимое, – как говорится, не будь вина, как не впасть в отчаяние при виде всего того, что совершается дома! – Жидкость по вкусу напоминала древесный спирт пополам с вареньем. Сжигая горло, он сделал два глотка. – Но нельзя не верить, чтобы такой портвейн не был дан великому народу! – Анатолий Дмитриевич благодарно кивнул, передавая флягу обратно.
– Ваше здоровье, господин поручик! – Корнет, очевидно, наученный недавним опытом, отхлебнул весьма осторожно, без лишнего гусарства.
Почти сразу прекратился дождь, и выглянуло бледное, как лилия, солнце. Анатолий Дмитриевич сгреб кучку из жухлой травы и уселся на этот импровизированный пуфик. Корнет, чуть помедлив, плюхнулся рядом. Закатав рукав шинели, он принялся бережно разматывать посеревший от времени бинт на запястье.
– Никак не заживет, гноится, – сказал он.