— О да, конечно, — сказал Клипенштейн. — Мы с удовольствием воспользуемся вашим… — Вдруг лицо его вытянулось от удивления, и он во все глаза уставился на предводителя иезуитов, которого, уже без шлема, вел к ним Габриель. — Ба! Родриго де Ортегаль! Прецептор Наваррский собственной персоной. Ну и дела!
Филипп внимательно всмотрелся в холодные, безмолвные черты лица иезуита.
— А хоть и сам Инморте. Кто бы он ни был, это не помешает нам допросить его с пристрастием.
— А еще лучше немедленно повесить его на ближайшем суку, как лесного разбойника, — послышался рядом голос герцога. Он подъехал к ним на лошади, с окровавленным мечом в руке и посмотрел на прецептора ненавидящим взглядом. Затем повернулся к своему оруженосцу: — Эй, Лоррис! Неси веревку. Сейчас мы вздернем этого мерзавца.
— Постой, Лоррис! — властно произнес Филипп. — Это мой пленник, отец.
— Ну и что? Любой иезуит заслуживает смерти. А прецептор — подавно.
— Простите, отец, — Филипп был непреклонен, — но это Беарн, государь здесь я, и мне решать, как поступить с моим пленником. Первым делом его следует допросить. Надеюсь, в Кастельбелло найдется мало-мальски искусный палач, который сумеет развязать ему язык.
Клипенштейн покачал головой:
— Боюсь, что безнадежно, монсеньор.
— Что вы имеете в виду? — спросил Филипп.
— Все посвященные в тайны ордена иезуиты крепко держат язык за зубами. Разумеется, я не стану утверждать, что Инморте навел на них чары, но мне известно несколько случаев, когда попавшие в плен к сарацинам и маврам командоры ордена сходили с ума под пытками, так и не проронив ни слова.
— Точно, — подтвердил Эрнан. — Я тоже об этом слышал.
— Ага, — сказал Филипп и вновь поглядел на прецептора.
В ответ тот лишь искривил губы в едва заметной ухмылке. Лицо его оставалось таким же холодным и беспристрастным, а взгляд был преисполнен решимости, в нем ярко пылал огонь фанатизма.
«Нет, — понял Филипп. — Он не заговорит. Он умрет или сойдет с ума, но будет молчать до конца. Что-что, а подбирать верных соратников Инморте умеет. Пожалуй, лучше будет последовать совету отца и вздернуть его. Однако…»
И тут Филипп принял решение, которое потрясло и возмутило не только герцога, патологически ненавидевшего иезуитов, но и всех без исключения гасконцев и тамплиеров. Он отпустил Родриго де Ортегаля на свободу!
Когда страсти поутихли, Филипп уточнил, что прецептор может сесть на лошадь и беспрепятственно удалиться на двести шагов в любую сторону, после чего он становится свободным в полном смысле этого слова, без каких-либо гарантий личной неприкосновенности.