— Можно будет еще к вам зайти? — спросил я.
— Я помогу тебе и твоей матушке, насколько это в моих силах. Но, боюсь, скоро у меня не останется такой возможности. Миссис Первиенс хочет отправить меня в Париж. Я теперь целиком в ее власти.
Мы обменялись рукопожатием, и я ушел. Поспешно отыскав дом 12 на Ист-Хардинг-стрит, я занял позицию напротив. Через некоторое время из дома вышла хорошо одетая, похожая на леди молодая женщина, которую сопровождала служанка. По пути служанка все больше отставала, и, когда они огибали угол, было совсем незаметно, что они имеют друг к другу какое-то отношение. Миновало еще полчаса, и к дому приблизилась вторая молодая женщина в компании с джентльменом. Они позвонили в колокольчик, и их тут же впустили. Дверь оставалась открытой, пока туда не проскользнул человек, по всей видимости их сопровождавший, — он походил на слугу, хоть и без ливреи.
Я ждал и наблюдал, начало темнеть, вдоль улицы неспешно двинулся фонарщик, усердно переносивший свою лестницу от одного столба к другому. Появилась третья молодая женщина, тоже с джентльменом; вместо слуги за ними следовала какая-то старуха. Джентльмен, сопровождавший вторую женщину, вышел. Чуть позже вышла и она сама, со слугой. Я наблюдал уже достаточно.
По улице прошлась другая пара и свернула к крыльцу. Издалека и в сумерках рассмотреть было трудно, но женщина, хоть и в непривычной одежде, показалась мне знакомой. Пока джентльмен звонил в колокольчик, я поспешно перешел на другую сторону улицы, к крыльцу. Под рединготом у женщины было надето шелковое платье, на голове — нарядная шляпка, в руках она держала элегантный зонтик и ридикюль из стальных колечек. Оба стояли ко мне спиной, ожидая, пока откроется дверь. Прильнув к леди, джентльмен что-то шепнул. Ответом ему был кокетливый смешок — мерзкий своей откровенной фальшью, но в особенности мерзкий для моего слуха.
— Мама! — позвал я.
Обратившееся ко мне лицо было ликом ужаса: глаза неестественно горят, брови подведены, щеки неумело нарумянены. Румяна и пудра не скрыли от меня худобы щек и лихорадочного блеска глаз.
Наполовину скрыв лицо рукой, она отшатнулась.
— Джонни! — вскрикнула она.
В свете соседнего фонаря я смотрел на нее как на незнакомку (кричаще одетую и накрашенную) и в то же время проникал взором глубже, чем прежде.
— Что ты делаешь в Лондоне? — воскликнула она.
Думаю, до ее сознания дошло только, что это я и нахожусь я в Лондоне, а не в сотнях миль севернее. Моей бедной одежды она не заметила.
— Оставь меня, — сказала она. — Возвращайся туда, где тебе благополучно жилось.