Севергин посмотрел на часы и застонал от острой боли, словно стрелки часов, копье Кощеево, добрались до его внутренностей. Уже два дня, как он должен быть дома. По утрам он звонил в Сосенцы, изворачивался перед начальством и врал жене, слушая, как в ее голосе растет тоскливая тревога.
Алена все прочтет на его лице и в глазах: словно прелюбодеяние выжгло в них страшный иероглиф измены. Он поискал глазами зеркало, надеясь обмануть самого себя и встретиться глазами с тем прежним Севергиным, честным и чистым, как утренний снег. Теперь на этом свадебном покрове корчилась его ложь.
— Почему у тебя в спальне нет зеркал? — спросил он у Флоры.
— Образы любви не должны двоиться. Тебе нужно зеркало?
Флора привстала и, гибко потянувшись, достала медное зеркальце с ручкой в виде сплетенных змей. «Лопатка» была тщательно отполирована с лицевой стороны. На другой проступали угловатые письмена в виньетке сложного орнамента.
— Этрусское зеркальце? Откуда оно у тебя?
— Подарок…
— Это, должно быть, очень дорогой подарок… Кто же тебе его подарил?
— Ты становишься слишком любопытным, мой Яхонт-Князь.
— Здесь что-то написано, — Севергин попытался разобрать буквы, похожие на черты и резы.
— Это руны… — объяснила Флора. — Золотое руно, за которым плавали аргонавты, на самом деле было золотом рун, книгой с золотыми листами.
— Где-то я уже слышал об этой книге…
Флора вынула зеркальце из его рук:
— «Этрускан нон лигатур», то есть «этрусское не читается». На самом деле этрусское читается… через русские буквы, вот послушай:
«Есть два зеркала, в которых блаженное отражено: первое зеркало есть море, над которым нет ни бурь, ни ветров, а второе есть ум, не знающий смятения».
А знаешь, это зеркало показывает будущее. В нем я впервые увидела тебя.
Сквозь сухой озноб Севергин смотрел в зеркало, в нем мелькнуло лицо Алены с закушенными от боли губами, и тусклая медная поверхность окрасилась кровью.
Севергин положил зеркальце «лицом» вниз.
— Мы больше не сможем встречаться, Флора. Я уезжаю… навсегда, — слова выползали, как шипящие змеи, словно в эту минуту он предавал самого себя. И это было уже второе предательство за вечер.
— Ты свободен… Ты же знаешь, — пожала белоснежными плечами Флора.
— Поверь, если бы я мог!
— Оставь, не унижай себя. Мне было сладко с тобой, если это тебя утешит. Мне впервые было так хорошо и свободно.
Она говорила пустые, ничего не значащие слова, но голос ее дрожал, и плечи были ледяными, как у мраморной статуи.
— Я и вызвала-то тебя сегодня по делу…
— По делу?
— Да, мне нужна твоя помощь.
— Даже так?