— Я понимаю, — подавленно ответила Джулия.
— Сомневаюсь. Поверь мне, эта ситуация выглядит странной не только в твоих глазах, она сбивает с толку и меня самого, притом чем дальше, тем больше. Какой у нас сегодня день?
— Среда.
— Значит, осталось три дня; ты только представь себе, каково это — слышать у себя внутри тиканье секундной стрелки, которая отсчитывает последние мгновения. А тебе сообщили, как я?..
— Остановка сердца, когда ты затормозил у светофора на красный свет.
— Слава богу, что был не зеленый, а то я вдобавок еще и разбился бы всмятку.
— Светофор переключился на зеленый…
— Черт возьми!
— …но никакого ДТП не случилось, если это может тебя утешить.
— Честно говоря, меня это совершенно не утешает. Я сильно страдал?
— Нет, меня заверили, что все произошло мгновенно.
— Да-да, они всегда это говорят, чтобы облегчить горе родственников. Впрочем, все ушло в прошлое и уже не имеет никакого значения. Кто вспоминает, отчего и как умерли близкие люди?! Спасибо, если не забудут, как они жили!
— Может, сменим тему? — умоляюще попросила Джулия.
— Как хочешь, просто мне показалось довольно забавным побеседовать с кем-нибудь о собственной кончине.
— Этот «кто-нибудь» — твоя дочь, и ей кажется, что все это тебя не слишком-то веселит.
— О, пожалуйста, не надо, сейчас неподходящее время для выяснения истины.
Часом позже машина уже ехала по голландской территории, и Германия была совсем рядом, в семидесяти километрах.
— Н-да, все-таки здорово они придумали, — заметил Энтони, — никаких границ, чувствуешь себя почти свободным. Если ты была так счастлива в Париже, то зачем уехала?
— Как-то так, экспромтом, посреди ночи; я думала, это займет всего несколько дней. Сначала речь шла о простой прогулке с приятелями.
— Ты давно их знала?
— Минут десять.
— Ну ясно! И чем же занимались эти твои «давние» приятели?
— Студенты, как и я, только они учились в Сорбонне.
— Понимаю, но при чем здесь Германия? Разве не веселей было бы съездить в Испанию или в Италию?
— Предчувствие революции. Антуан и Матиас предчувствовали падение Стены. Может быть, это было не вполне осознанно, но мы знали, что там происходит что-то важное, и хотели увидеть все своими глазами.
— Что же это я упустил в твоем воспитании, если тебя вдруг потянуло на революцию? — воскликнул Энтони, хлопнув себя по коленям.
— Не вини себя — это, наверное, единственное благое дело, которое тебе реально удалось.
— Ну, с какой стороны посмотреть! — пробурчал Энтони и снова отвернулся к окну.
— А почему ты задаешь мне все эти вопросы именно сейчас?
— Вероятно, потому, что ты меня ни о чем не спрашиваешь. Я любил Париж за то, что именно там впервые поцеловал твою мать. И признаюсь, добиться этого было не очень-то легко.