— Нет, его нужно оставить здесь, он не продается. Пожалуйста, дай мне еще несколько минут, и мы уйдем.
* * *
Люди, находившиеся по обе стороны пропускного пункта, все еще ожесточенно долбили бетонную Стену. Здесь нам предстояло разойтись. Ты первым попрощался с Кнаппом. «Позвони, как только сможешь», — сказал тот, протянув свою визитку. Он был журналистом — не потому ли и ты выбрал эту профессию? Или, может, вы оба в юности поклялись заниматься журналистикой? Я много раз задавала тебе этот вопрос, и всякий раз ты уклонялся от ответа, заменяя его хитроватой усмешкой — как делал ты всегда, если я тебе очень уж досаждала. Ты пожал руки Антуану и Матиасу и только потом повернулся ко мне.
Если бы ты знал, Томас, как я испугалась тогда, испугалась, что так никогда и не узнаю твоих губ. Ты вошел в мою жизнь, как наступает лето — внезапно, без предупреждения, как проникают утром в комнату блики солнечного света. Погладив меня по щеке, ты наклонился и легонько поцеловал в глаза. «Спасибо». Это было единственное слово, которое ты произнес, уже отойдя от меня. Кнапп следил за нами, я подметила его пристальный взгляд. Он словно ждал от меня каких-то слов, которые помогли бы навсегда стереть память о тех годах, что разлучили вас, сделали такими разными жизни двух близких друзей. И вот теперь один из них возвращался в свою редакцию, а другой — в Восточный Берлин.
И я крикнула: «Возьми меня с собой! Я хочу познакомиться с твоей бабушкой!» — и, не ожидая ответа, просто схватила тебя за руку, и, клянусь, никакая сила в мире не заставила бы меня разжать пальцы. Кнапп пожал плечами и, глядя в твое оторопелое лицо, сказал: «Теперь путь свободен, приходите в любое время, когда вздумается!»
Антуан попытался меня отговорить, убедить, что это безумие. Может, он был прав, но я никогда в жизни не испытывала такого опьянения. Матиас толкнул его локтем: с какой стати он вмешивается'? Потом подбежал ко мне и обнял. «Позвони нам, когда вернешься в Париж», — шепнул он, торопливо нацарапав номер телефона на клочке бумаги. Я в свой черед обняла их обоих, и мы расстались. Томас, я так никогда и не вернулась в Париж.
Я пошла за тобой; на заре 11 ноября, воспользовавшись суматохой, царившей на границе, мы перешли в Восточный Берлин; наверное, в то утро я была первой американской студенткой, вошедшей в эту часть города, а если не первой, то уж во всяком случае самой счастливой.
Знаешь, я ведь сдержала свое обещание. Помнишь то темное кафе, где ты заставил меня поклясться, что, если когда-нибудь судьба разлучит нас, я должна быть счастлива несмотря ни на что? Я хорошо понимала, почему ты это сказал: иногда моя любовь слишком угнетала тебя, ты ведь так настрадался от недостатка свободы, что тебе было трудно решиться связать свою жизнь с моей. И я сдержала эту клятву, хотя тогда и рассердилась на тебя — ведь этими словами ты омрачил мое счастье.