— Скорее, завтра, и вдобавок тебе придется сначала набрать код «сорок девять».
— Значит, это где-то за границей?
— В Германии, в Берлине.
Наступила пауза. Стенли тяжко вздохнул, не решаясь продолжить разговор.
— Ты обнаружила что-то новое в том письме, которое, как я понял, уже распечатала? — спросил он наконец.
— Стенли, он жив!
— Нетрудно было догадаться, — снова вздохнул Стенли. — И ты звонишь мне из зала вылетов, чтобы спросить, правильно ли поступаешь, отправляясь на его поиски, именно так?
—Я звоню с трапа самолета… и думаю, ты мне уже ответил.
— Ну, тогда беги скорей в самолет, дурочка, и смотри не опоздай!
— Стенли…
— Что еще?
— Ты сердишься?
— Да нет конечно; просто грустно, что ты так далеко от меня, вот и все. Есть еще какие-нибудь дурацкие вопросы?
— Как это тебе удается?..
— Отвечать на твои вопросы до того, как ты их задала? Злые языки разъяснили бы тебе, что я — женщина в большей степени, чем ты, но у тебя самой есть основания для другого объяснения: просто я твой самый близкий друг. А теперь оставь меня в покое, прежде чем я осознаю, как жутко мне будет не хватать тебя.
— Обещаю, что позвоню тебе оттуда.
— Да-да, конечно!
Стюардесса знаком велела Джулии немедленно подняться в самолет: экипаж ждал только ее. И, когда Стенли решил спросить у Джулии, что сказать Адаму, если тот ему позвонит, она уже отключила свой мобильник.
Собрав подносы после обеда, стюардесса убавила свет, и салон погрузился в полумрак. С самого начала полета Джулия не видела, чтобы ее отец притронулся хоть к какой-то еде, заснул или хотя бы задремал. Наверное, для электронного механизма это нормально, зато для нее более чем странно, и как же трудно с этим смириться!.. Тем более что только эти признаки и напоминали ей, что путешествие вдвоем позволит им отвоевать всего несколько лишних дней у вечности. Большинство пассажиров спали, другие смотрели фильм на экранчиках, вмонтированных в спинки кресел, человек в последнем ряду листал какие-то документы. Энтони просматривал газету, а Джулия разглядывала в иллюминатор серебристые лунные блики на крыле самолета и океан, волновавшийся далеко внизу, в синей ночной мгле.
* * *
К весне я решила оставить учебу в Школе изобразительных искусств и не возвращаться в Париж. Ты сделал все, чтобы разубедить меня, но я уже твердо знала, что займусь, как и ты, журналистикой, а пока — так же как ты — каждое утро отправлялась на поиски работы, хотя мне, американке, даже надеяться было не на что. Вот уже несколько дней трамвайные линии снова связывали обе половины города. Вокруг нас все бурлило, у всех на устах было только одно — объединение твоей страны, чтобы она вновь стала неделимой, как прежде, когда мир еще не жил по законам «холодной войны». Те, кто служил в тайной полиции, словно испарились вместе со своими архивами. За несколько месяцев до этих событий они постарались уничтожить все компрометирующие их документы, все досье, составленные ими на миллионы твоих сограждан, в том числе и на тебя, и ты был одним из первых, кто участвовал в демонстрации, чтобы помешать им сделать это.