— По бальному залу прокатился слух, что тебя отметила своим вниманием маркиза. Все вокруг откровенно поздравляли меня, в то время как он оскорбил тебя.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ожидала добиться такого успеха на балу? Если да, то тебе неизвестна затаенная жестокость, вырывающаяся наружу, когда свет — назови его высшим обществом, не важно — одержим стремлением защитить твердыни своего социального статуса.
— Тогда все они глупцы. — Она искала способ спуститься вниз с пика, которого достиг ее гнев.
— Конечно, но все же это то общество, внутри которого мы с тобой существуем.
«Проклятая гордость! И откуда она в ней?» — думал Фицуильям. И все же он только сильнее любил Элизабет за это.
— Элизабет, нет ничего, чем бы я не мог пожертвовать ради тебя. — Его гнев достиг своего предела.
— Ты уже пожертвовал хорошим отношением и вниманием своих родственников и знакомых, — не удержалась Элизабет. — Мне невыносимо сознавать, что ты мог бы почувствовать, что тебе приходится жертвовать и своей честью.
— Только не честью, Элизабет. — Он шагнул к окну, посмотрел на скованную холодом улицу, потом снова повернулся к жене, освещенной мерцающим светом огня в камине. Щеки ее пылали. Ему еще столько предстояло узнать о ней. Его гнев стал таять.
— Я знал, что вызову возмущение семьи своей женитьбой, хотя и недооценил их жестокости. Но, родная моя, ты научила меня уважать и ценить тебя превыше § всего этого. Я откажусь, без всякого сожаления, от дружбы с любым представителем моего круга, который не выказывает тебе должного уважения. Когда я вижу, как тебя оценили те новые друзья, которых ты себе приобрела, я понимаю, что их дружба защищает тебя, заставляя замолчать злопыхателей.
Внезапное подозрение заставило ее заговорить.
— Выходит, и доброта леди Рирдон тоже объясняется интересом ко мне маркизы?
— Леди Рирдон? — переспросил он. — Разумеется, нет. Я никогда не сомневался в ее дружбе. Вижу, я напрасно тебя огорчил. Прости меня, это все мой неуправляемый характер.
— Нет. Это из-за того, что я рассердилась. Я бы не вынесла мысли, что графиня лицемерила, когда заезжала вчера.
.— Что она говорила, Элизабет?
Элизабет пришлось глубоко вздохнуть, чтобы справиться с чувствами.
— Говорила, что она знала твою маму лучше, чем кто-либо другой на всем белом свете; и у нее нет сомнений, что леди Анна Дарси, будь она жива, очень скоро стала бы уважать меня и полюбила бы.
— Разве могло быть иначе, если бы она узнала тебя?
— Леди Рирдон добра ко мне в память о твоей маме. Я не претендую на многое, но ее слова значат для меня больше, чем я могу выразить.