Три вещи в дрожь приводят нас,
Четвертой не снести.
В великой книге сам Агур
Их список поместил.
Все четверо проклятье нам,
Но все же в списке том
Агур поставил раньше всех
РАБА, ЧТО СТАЛ ЦАРЕМ!
Пусть шлюха выйдет замуж – что ж,
Родит, и грех забыт.
Дурак напьется и заснет,
Пока он спит – молчит.
Служанка стала госпожой —
Так не ходи к ней в дом.
НО НЕТ СПАСЕНЬЯ ОТ РАБА,
КОТОРЫЙ СТАЛ ЦАРЕМ!
Он в созиданье бестолков,
А в разрушении скор…
Он глух к рассудку —
Криком он выигрывает спор.
Когда ж он глупостью теперь
В ад превратил страну,
Он снова ищет, на кого
Свалить свою вину.
Когда не надо, он упрям,
Когда не надо – слаб.
О РАБ, КОТОРЫЙ СТАЛ ЦАРЕМ, —
ВСЕ РАБ, ВСЕ ТОТ ЖЕ РАБ!
Сергей пел, а у меня мурашки бежали по коже – да и сегодня бегут, когда я слушаю в записи эту песню. Речитатив Сергея был наполнен необычайным внутренним драматизмом. Конечно, это слова Киплинга. Конечно, написал эти слова по-русски не сам Сергей, а его учитель и друг – Лев Блюменфельд. Но чтобы петь такое в начале восьмидесятых годов в присутствии сотни малознакомых людей – а среди них есть разные, – нужно немалое мужество.
Еще они пели тогда Шпаликова, Левитанского, Самойлова, Юнну Мориц, Коротича. «Друзей теряют только раз…», «Каждый выбирает для себя / Женщину, религию, дорогу..», «Давай поедем в город, / Где мы с тобой бывали…», «Переведи меня через майдан…».
Я слушала, затаив дыхание. Они меня пронзили. Они ворвались в мою жизнь без предупреждения, со взломом. Оказалось, что музыка, которую пишет Сергей, – это моя внутренняя музыка. Я писала бы, наверное, точно такую же, если б умела. Барды ведь есть всякие. Иной раз мне нестерпимо хочется извлечь стихи обратно из их песен. А у Сергея абсолютный слух в поэзии, помноженный на замечательное музыкальное дарование. Его музыка органична замечательным стихам, которые он выбирает; мелодия и поэзия в его песнях настолько срощены воедино, что для их разделения потребовалась бы кровавая хирургическая операция. Бывает, хочется просто почитать эти стихи глазами – ан нет, внутреннее ухо уже слышит их мелодию, и внутренний голос их поет…
Думаю, для песенного искусства и для нас с вами большая удача, что Никитин стал заниматься музыкой профессионально. Для физики, наверное, потеря. Недавно Сергей совершенно поразил меня острым физическим умом, интуицией и научной эрудицией. Профессии ведь ревнивы, как женщины, и обычно не прощают, когда их бросают. Физика явно осталась с Сергеем в нежной дружбе. Это было для меня тем более неожиданно, что я наблюдала, как много лет назад Сергей писал на Гауе кандидатскую диссертацию. Татьяна давно уже защитила свою, а Сергей все тянул и вынужден был работать летом. Вся база разъезжалась за грибами и ягодами, а бедняга Никитин оставался сидеть за столом на поляне, обложенный бумагами и графиками. Он терпеливо ждал, когда автомобиль, увозивший двух Татьян – Никитину и Гердт, – скроется из виду. Тотчас из своей палатки появлялся Зяма, в руках у Сергея вместо авторучки оказывалась гитара, и вдвоем с Гердтом они с упоением пели джаз, не забывая зорко поглядывать на лесную дорогу. К моменту возвращения дам из лесу Сергей прилежно работал за столом, и, наверное, жаловался сокрушенно, что день был не особенно продуктивным. Наш общий друг, выдающийся физик, говорил мне, что в конце концов Сергей защитил очень хорошую диссертацию.