Отсюда мы знаем, что он любил этот роман.
Мы знаем, что на лодке был самовар, потому что мы знаем, что он подарил этот самовар кому-то в станице Старогладковской.
Мы знаем, что на лодке стоял тарантас, странный экипаж, на который удивлялись уже во времена Пушкина. Две пары колес, соединенные жердями.
Гибкие слеги заменяли рессоры. Все это хорошо придумано, но сделано наспех.
В то же время настоящие люди – это те, которые заблуждаются, это те люди, которые заблуждаются на общих путях, на путях необходимости. То, что кажется случайностью, на самом деле необходимость. Но необходимость не сразу понятна.
Надо оторваться от дома, от расчета на завтрашний или послезавтрашний день и для себя, для какой-то внутренней потребности, улететь, но не как птица, ибо птицы летают по старым летным путям, а улететь, как улетает только работающий человек, знающий ритм возможностей.
То, что Толстой, приехавший в станицу Старогладковскую, стал писать, не случайность.
Необходимость, которую мы ошибочно называем случайностью и судьбой, вела Толстого, начинающего писателя, на Кавказ. Все удивлялись: никем не сосланный, не до конца разоренный, имеющий еще кров над головой молодой человек едет на Кавказ, который в народной песне получил уже точное название «погибельный Кавказ». Он получил место. Он получил звание фейерверкера 4-го разряда, что, вероятно, меньше, чем ефрейтор.
Никто не провожал его. Он забыл шляпу. Только собака Булька, выбив окно, догнала своего господина. Потом сопровождала его и билась за Толстого с кабаном.
Толстой истинный открыватель небывалого.
Что же выгадал Толстой?
И почему его случайное место на Кавказе и неудачный роман с прекрасной женщиной так закреплены в литературе? Почему старый казак в истрепанном костюме – Ерошка, человек бездельный, но прекрасный охотник, человек безместный, хотя он уроженец тех мест, где казаки живут уже 300 лет, почему вот этот Ерошка – герой нового мира?
Мы все восхищаемся Толстым. И, конечно, я тоже имел право восхищаться и с детства читал «Детство» Толстого. Эта книга замечательна. В ней автор выступает как мемуарист, но так, как будто он пишет, не получив возрастности, не потерявши детского мировоззрения, детского выбора элементов, детского прямого, первоначального видения.
Стерн в «Сентиментальном путешествии» и в книге «Жизнь и приключения Тристрама Шенди» описывал мальчика, описал ребенка в чудаковатой семье. Там есть литературное влияние. Там есть воспоминания о Рабле.
Говоря о новой попытке написать свои воспоминания, Толстой писал: «Для того, чтобы не повторяться в описании детства, я перечел мое писание под этим заглавием и пожалел о том, что написал это: так это нехорошо, литературно, неискренно написано. Оно и не могло быть иначе: во-первых, потому, что замысел мой был описать историю не свою, а моих приятелей детства… а во-вторых, потому, что во время писания этого я был далеко не самостоятелен в формах выражения, а находился под влиянием сильно подействовавших на меня тогда двух писателей Стерна и Тепфера».