- Ого, Илья, тут же… Сколько, килограмма два? Мам, не только груши, и яблоки ещё…
Мама подходит ко мне, задумчиво берёт огромное восково-красное яблоко, осторожно кладёт его на стол, поворачивается к Илье, - тот усиленно делает вид, что очень занят он с Егоркой, - мама молча смотрит на них, Егорка затихает, Илья спускает его с колен, смотрит на маму, в глаза, и говорит:
- Татьяна Владимировна, я…
- Илья, мне неудобно, когда ты приносишь нам всё это.
Мне тоже делается очень неудобно, и стыдно почему-то, а чего стыдно, я и сам не пойму. И Егорка тоже… не в своей тарелке, - он ведь всё чувствует, такой он у нас… Но, наверное, нужен этот разговор, правильно мама его начала, завалили ведь Илья со Стасом нас совсем, и фрукты, и подарки, неудобно же, в самом деле! Я поднимаю глаза на Илью… и теряюсь. Он сейчас по-настоящему выглядит взрослым, - не играет во взрослого, этого Илью я уже научился узнавать, - а вот такого, взрослого по-настоящему… И ещё по-настоящему злого, - такого я его вижу в первый раз, и не похоже, что он злится на нас, - на что же он тогда злится?
- Илья…
- Погоди, Гриша. Я всем вам должен кое-что сказать, это хорошо, Татьяна Владимировна, что такой разговор у нас начался. Мне «всё это», как вы выразились, не в тягость, - у меня до чёрта денег, я богат… очень… Да, богат, Гриша, рот закрой, пожалуйста. Богат, и очень, и даже не только по российским меркам, - вообще, реально богат. Неважно, как это случилось, - хотя, если вы будете настаивать, я расскажу, конечно, - но так случилось. Повторяю, мне это не в тягость, мне в радость, что Егор ест фрукты, что у Гриши есть теперь ноутбук и Интернет, - а ещё мне бы было в радость, если бы и у вас, Татьяна Владимировна, было то, что вам недостаёт, - я имею в виду, чего вы не можете позволить себе по деньгам. Пусть и мелочь какую-нибудь, а не можете, - но я не мог этого вам и предложить даже, без такого разговора, - да я и сейчас не думаю, что вы, Татьяна Владимировна, примете что-то для себя, - с разговорами там, или без. Гордость. Это и для меня не просто слово. Но это сейчас. А раньше… Вы знаете, мне приходилось побираться. В прямом смысле этого слова, - побираться, - воровать у меня плохо получалось, били сильно… Жрать из бачков приходилось. И похуже ещё чего со мной было, настолько плохо и страшно, что я и рассказывать не хочу, - но, опять же, если вы, Татьяна Владимировна, будете настаивать, я расскажу! Не при Грише, разумеется, хотя, когда вся эта жуть со мной творилась, я был младше, чем он сейчас, - я смотрю на Илью, не мигаю, смотрю и вижу, как у него затуманиваются его ясные светло-зелёные глаза, это не слёзы, понимаю я, это воспоминания… - Как трудно с вами, с женщинами… Со Стасом всё было проще, обматерил я его в три этажа, распсиховался, наорал, сказал, что уйду ко всем чертям… Я не хочу, чтобы вы стеснялись, я не хочу, чтобы вы даже удивлялись, Татьяна Владимировна, - это всё я делаю от души, от сердца. Один человек, - однофамилец ваш, и ваших сыновей, кстати, - сказал мне однажды, что если тебе протянули ладонь, от сердца протянули, то плевать в неё нельзя! Нельзя плевать в душу, ведь душа в сердце… А когда этого человека не стало, я решил, что только так я теперь и могу жить, и живу, стараюсь. Уж не знаю, как получается…