Вот и шел он по дороге, трезвый, как дурак. Шел и матерился в голос.
- В бога мать... Миллионщики... Революции на вас нету... Суки... Реформу бы хоть какую... В креста бога.
Но, к Холюшиному двору подойдя, замолк.
На базу, за воротами, слышался тонкий голосок хозяина:
- Ишь взгалчилися! Какие пашаничные! Зобайте, чего дают! А то вон чилята сидят, они враз наведут решку!
- Халамей Максимыч! Халамей Максимыч! - прокричал Митька.
Тот услышал, к воротам подошел.
- Кто это?
- Да я, Митька!
Холюша Митьку не очень привечал, но побаивался. Без электрика не обойдешься.
- А-а, Митрий... Всходи на крылец, счас отворю.
Несмотря на дневное время, окна в Холюшином доме были затворены, лишь одно, возле крыльца, подслеповато щурилось темным оком.
Загремел засов, и показался на свет божий Холюша.
- Здорово живешь, - поприветствовал его Митька. - По делу я к тебе, Халамей Максимыч... Счас докурю.
- Докуривай.
Вроде бы часто, чуть не каждый день, встречал Митька Холюшу. Встречать-то встречал, да уж толком не глядел. На кой черт он нужен. А вот сейчас...
Лицо Холюши было каким-то зольным от седой щетины, которою тот соскребал раз в неделю. Телогрейка и ватник затерханы до лоска.
- Проходи, проходи... - И хозяин, войдя в чулан, отворил дверь и первый ступил в единственную из всего дома жилую комнату - кухню. Митька шагнул за ним.
- Ты чего в теми, ощупкой живешь? - спросил Митька.
- Я привычный, - сказал Холюша. - Ну, счас отворю...
Он вышел и с улицы распахнул окно. Лишь одно, от речки. Стало посветлее.
И сейчас, и раньше, при матери, жил Холюша лишь здесь, на кухне. А кухня была, каких нынче не увидишь. Большую часть ее занимала русская печь, которую Холюша топил лишь по весне, выводя на ней гусят. Он умел это делать. По полторы сотни выводил. В остальное холодное время для обогрева служил пригрубок. Он стоял посреди комнаты. Жестяная черная труба коленом отходила от пригрубка и пропадала в печи. Старинная деревянная кровать с валяной шерстяной полстью и ватным лоскутным одеялом. Полати... Настоящие полати, каких теперь и в кино не увидишь, настелены были от печи до стены. А вдоль стенок тянулись широкие старинные лавки, темные от времени.
Вернувшись, Холюша пригласил гостя:
- На стулку садись.
Митька на лавки взглянул, засмеялся:
- А этих чертей нету?
- Нету, рано еще, - успокоил его Холюша.
Когда-то, по весне, зашел Митька к Холюше, и чуть было родимчик его не хватил. В полутьме комнаты вдруг увидел он, что со всех сторон, из-под лавок, с шипом тянутся к нему белые змеи. То были гусыни. Штук двадцать сидело их на яйцах, здесь же, в доме, под лавками.