Я хотел было спросить старушку, кто здесь жил, но она быстро ретировалась, получив деньги от Златы.
Моя закатная леди, похоже, была довольна. Она улыбнулась мне так, что над белоснежными зубами промелькнула розовая каемка десен.
– Это – мой дом, – словно еще не совсем веря своему счастью, произнесла она. – Мой дом…
Злата рассмеялась, закружилась по комнате, а потом подошла к старому зеркалу и смахнула с него паутину. За секунду ее лицо изменилось. В нем ожил страх… или то отчаянное одиночество, в котором я повстречал ее впервые. Она обернулась ко мне и без всех этих бабских уверток спросила:
– Ты можешь остаться со мной сегодня?
А я – великий циник и прожженный холостяк – только молча кивнул, краешком души чувствуя, что останусь здесь не на одну ночь. Потом мы купили вина в соседнем супермаркете, и она, в отличие от меня лишь пригубив вино, молча выслушивала мои жалобы на судьбу, изредка кивая головой.
Потом, уже напившись, я сбросил маску вшивого интеллигента и полез к ней целоваться.
Злата не отталкивала моих назойливых рук, не вырывалась из объятий и не корчила из себя оскорбленную невинность. Я был уверен, что она заранее знала, чем кончится этот вечер. Целуя ее хрупкие фарфорово-белые плечи, я думал о том, что ей хотелось такого финала. Может быть, страх одиночества толкнул ее в мои объятия? Так или иначе, я наслаждался этим порывом внезапной страсти. Ее шелковые волосы обдавали меня мягким ароматом цветов, а ее губы, ласковые, податливые, как влажный песок, заставляли меня задыхаться от желания близости.
Наверное, я не покривлю душой, если скажу, что не хотел так ни одну из своих женщин. Несмотря на ее податливость и мягкость, Злата была для меня тем недосягаемым идеалом, который всегда гнездился в одном из укромных уголков моего подсознания. Казалось, она открылась мне целиком и полностью, как тетрадь, случайно распахнутая порывом ветра. Но, сжимая ее в своих настойчивых объятиях, я чувствовал – за этими страницами скрыты другие, густо исписанные чернилами тайны. И я знал, что одна-единственная ночь не поможет мне расшифровать эти письмена…
На следующее утро я перевез к ней половину своих пожитков. Всего лишь половину, потому что смертельно боялся вылететь из ее жизни через каких-то пару дней. Это смешно – еще вчера я мысленно хихикал над тем, как собирала вещи Энни, а теперь и сам вляпался в то, что всегда считал полным идиотизмом. В этом не было ни малейшего сомнения – я влюбился. И боялся только одного: что моя хрупкая иллюзия счастья разобьется, как кружка в дрожащих руках пьянчуги.