Но у Инге не было тренированного терпения Клары, и она, в конце концов, не выдержала:
– Что там стряслось, Ури? Что они тебе сказали?
Он с трудом разлепил закушенные до боли губы:
– Ты прекрасно знаешь, что они мне сказали.
– Что-то про отца, да?
– Почему ты сама мне не рассказала?
– Потому что там нечего рассказывать.
– Но почему ты мне не рассказала?
– Потому и не рассказала, что нечего рассказывать.
Он еще сильней нажал на газ:
– Прямо-таки нечего?
Она обеими руками вцепилась в ремень, словно стараясь удержаться на месте, и выкрикнула:
– Нечего, нечего, нечего!
– А почему ты сначала пыталась скрыть его от меня?
– Я просто не стремилась тебе его показать!
– А кто были те заключенные, что работали в его лагере?
– В каком лагере? Они сказали тебе, что здесь был лагерь? Они просто негодяи!
– Ты хочешь уверить меня, что здесь не работали люди с желтыми звездами на рукавах?
Он повернулся к ней всем телом, забыв на миг об узкой дороге, вьющейся по берегу извилистой реки. Тогда Инге вдруг сбросила с плеча ремень и, перегнувшись через сиденье, резким движением перехватила руль.
– Сейчас же останови машину! – выдохнула она.
Фургон рвануло вбок, и Ури автоматически нажал на тормоз. Их понесло было по наклонному лугу вниз к реке, но он стряхнул с себя руки Инге и в последний, почти безнадежный миг умудрился вывернуть назад на асфальт, где, слава Богу, не было встречных. Все это продолжалось какую-то долю секунды, но и этой доли было достаточно, чтобы ярость погасла в его душе, не оставив там даже струйки дыма, а только вялое недоумение, – чего, собственно, он так взбесился? Что ему до тех несчастных евреев, которых убивали тут, в Германии, сволочи-нацисты? Ему, конечно, было по-человечески их жалко, но не больше, чем других – армян, например, или цыган. Когда они проходили эту тему в школе, все в его классе дружно решили, что с ними – с израильтянами – такого случиться бы не могло. Что это за люди, которые соглашаются добровольно идти на убой?
Он повернулся к Инге, – она сидела, откинувшись на спинку сиденья, и по щеке ее катилась слеза. Неожиданная нежность к ней заставила его бездумно протянуть руку и кончиком пальца стряхнуть эту слезу:
– Не плачь. Ведьмам не положено плакать: у них слезы, небось, ядовитые.
Она улыбнулась сквозь слезы и потерлась щекой о его ладонь:
– Ну, как ты мог им поверить, что бы они ни сказали?
– Сам не знаю. Может, они меня заворожили? Вы тут все играете в чародеев-разбойников.
– А что же они, все-таки, сказали?
– Что в лагере твоего отца работали люди с желтыми звездами на рукавах.