Седой человек мягко отвел плечо.
– Любимая, объявляют посадку…
Она поцеловала его в губы:
– Я буду ждать тебя, Томас…
Он шел к самолету оглядываясь. Самая прекрасная женщина в мире грустно махала ему вслед белым платком. В конце концов, кто не рискует…
– Вдруг он начинал останавливаться, глотал какие-то таблетки…
– Сердце? – догадываюсь я.
– Не знаю, он не уточнял. А раньше ведь за ним было не угнаться! Уж на что я любил лыжи, но он… До остервенения. Без передышки.
Не обращая внимания, что где-то в самой глубине груди сжимает и сжимает, он летел по скрипящей лыжне в полосатой курточке, с коричневым от зимнего солнца лицом, ухал на крутых склонах:
– Ух, хорро-шо, мать честная!
Небо выплывало из-за холма, сверкающего белизной с золотым солнечным отливом. Происходящее там, на Беговой, в пятикомнатной шаткой крепости с ненастоящим камином, переставало мучить, отступало на время. Размазывалось.
– Привал! – кричал мой отец, снимал лыжи, доставал из рюкзака еду.
Они присаживались на корточки, разворачивали бутерброды, жмурились на солнце.
– Красота какая! – говорил он и жадно белыми зубами вонзался в колбасную мякоть. – Эх, пожить бы так, чтобы никто не трогал!
– Ну, что там? – мрачнел отец.
– Да что? – огорчался он, и тень набегала на его лицо. – Она развелась, а немцу не дают визу, он не может приехать. Ее никуда не выпускают тоже. Работы нет. Паршиво.
Отец разлил по пластмассовым стаканчикам черный кофе из термоса.
– Я бы лучше чайку, Ленька, – смущенно сказал он. – Сердце что-то очень стучит. Хотя ладно, давай кофе, где наша не пропадала! – И, обжигаясь, продолжал: – Ей не простят такого. Я очень тревожусь. И не знаю, как помочь. Да и все равно она бы не послушала.
– Что ты можешь сделать? – спрашивал отец. И громко, на весь лес, произносил, словно теша самого себя: – КГБ! Они шутить не любят. Ведь она же на них работала? Так?
– Так. – Он пожимал плечами. – Похоже, что так… Учитывая все эти поездки… Мы это, как ты понимаешь, не спрашивали.
– На что она живет? – спрашивал отец, как бы не настаивая на ответе.
– Да он ее подарками завалил! Посылками. И деньгами, кажется, тоже. Ну, она их, конечно, переводит в рубли… Машину собирается покупать. Вообще, знаешь, настоящая европейская женщина! Сколько она меня мучила за последние годы, а я все-таки восхищаюсь! Моя же дочка! Я ведь ее пеленал! Куда денешься?
– Срывается она? – неловко бормотал отец.
– Очень, – признавался он. – Но я понимаю. У нее нервы перенапряжены. Не спит. Настроение скверное. Полная неопределенность. Ребенка жаль. Он никому, кроме нас с Людой, в сущности, не нужен.