Гриша метнул на него ненавидящий взгляд.
– Алексей, не мучай ты человека! – попросил Терещенко слабым голосом.
Но Воронкову нравилось мучить людей.
– Будешь выступать – получишь! Кто вам тут всем помогает? Алексей! Без кого бы вы тут пропали? Без Алексея Воронкова. А тут такое читаю, что страшно становится. Доберусь я до твоей стервы! – пригрозил он.
Это случилось двумя днями позже. Было холодно. Гриша и Нина сидели на диване. Она вязала ему свитер, а он читал:
– «В концертном зале нужно вести себя так же, как в театре, потому что любителям музыки может помешать даже писк комара, не говоря о прочих звуках – таких как шелест бумаги или кашель…»
Нина приложила вязание к его груди.
– Башка твоя сюда пройдет? Пройдет! Читай дальше!
– «Боевой дух стадиона не должен тебе передаваться настолько, чтобы ты вступал в сражение с соседями…»
Он умолк, потому что в дверях появился воинственный Леша. Воронков с гадкой усмешкой приблизился к дивану, сел между ними.
– Чё, «Камасутру» читаете? Я б тоже почитал! А спицы зачем? Это чё, для остроты ощущениев?
– Вали отсюда! – крикнула Нина.
Он схватил ее в охапку:
– Ты чего, не поняла, дурочка, я тут живу, понимаешь, моя хата, я снял!
– Леш, уйди… пожалуйста. – Гриша попытался оттолкнуть Лешу от Нины.
Но она сумела за себя постоять. Выхватив спицу из вязания, больно уколола нахала.
– Он здесь такой же хозяин, как и ты! Что, непонятно?!
Леша извернулся и потянулся к Нине.
– Ты, паскуда, в дом к нам приходишь, ни ему, ни мне не даешь. Я тебе заплачу. По тарифу, как привыкла. Не обижу. Ну, поцелуй меня, мне так хочется!
Гриша не выдержал, хоть и боялся Воронкова, влепил ему страшную пощечину. А потом повалил на пол:
– Не смей с ней так говорить! Не смей!
Он бил его, кричал, Воронков отступил в ужасе и вдруг ударил Гришу.
Они упали на пол, сцепившись, катались по старенькому ковру.
– Серега, убивают! В родных стенах душат! – звал Воронков на помощь Терещенко.
Терещенко вошел в комнату и увидел…
Воронков, связанный по рукам и ногам, лежит на диване, во рту у нег кляп из Нининого вязания.
– Мама дорогая, чего это? – испугался Серега.
– Пусть остынет! – презрительно сказала Нина.
Воронков выплюнул кляп из рта.
– Ты у меня сто сорок раз этот день вспомнишь, щенок. Кровавой слезой умоешься, Гриня! А ты вообще сгниешь, стерва!
Нина повернулась к Грише:
– Пошли отсюда!
…– Съезжать тебе надо, – сказала она, когда оба вышли на улицу, – он так не оставит! Я что-нибудь придумаю, дай пару дней!
– Ты за меня не думай! Тебе самой несладко живется!
– Но ты же мне не чужой! Нас только двое здесь родных людей – ты и я! – Нина обняла Гришу. Он почувствовал ее тепло.