Лицо у того было ясное, очень серьезное.
"Слушай и запоминай. Ты пойдешь по снегу вон до того дерева. Там несколько тропинок. Прислушайся к себе, выбери одну и иди по ней. Это нетрудно. Ты не можешь ошибиться. Почувствуешь, как тропинка сама тебя зовет. Куда бы ты ни пошел, страшного ничего не будет. Будет хорошо. – Мальчик пытливо смотрел на жмурящегося Джулиана. – Ну, что молчишь? Ты ведь уже не малыш, в мышонка с тобой играть больше не надо. Скажи, хорошо ли меня понял?"
– Я тебя хорошо понял, – ответил Джулиан. Чего ж тут было не понять?
Он побежал по снегу. Наст хрустел под ногами, держал крепко. Бежать было радостно.
Дерево вблизи оказалось пальмой. Это Джулиана не удивило. В отеле, где он жил, повсюду тоже были пальмы, а за стеклянными стенами до самого мая лежал снег.
У мохнатого ствола мальчик остановился. Не от того что устал, вот уж это нисколечки, а от нерешительности. Увидел перед собой протоптанные в снегу тропинки, которые вели куда-то в даль, окутанную морозной дымкой. Морозная-то она была морозная, но холода не ощущалось, одна лишь свежесть.
Считать Джулиан пока умел только до шести, тетя Вика научила. Она говорила: "Раз пальчик, два пальчик, три пальчик, четыре пальчик, пять пальчик, и кнопочка – шесть", нажимая ему на кончик носа. Игра такая.
Но этого числа хватило. Тропинок было как раз шесть.
Сначала они показались совсем одинаковыми. Но приглядевшись, Джулиан заметил, что на каждой лежит по птичьему перышку, и все разного цвета.
Одно сизое.
Одно красное.
Одно синее.
Одно золотое.
Одно зеленое.
И одно белое.
Подобрал сизое. Были перья и ярче, и красивей, зато это знакомое. Потому что был он с тетей Сюзи, другой маминой подругой, в парке, смотрели на толстых птиц, которые назывались "гули", и одна из них уронила точно такое же перышко, а он поднял.
Так определилась тропинка. По ней Джулиан и пошел.
Картина девятая
Гражина
Так, изумленным вздохом, все и оборвалось. Именно что оборвалось. По живому. По костям и плоти, по нервам. Смертная мука, как ей и положено, была ужасающей, но, по милости Божьей, короткой. Уже мгновение спустя Гражина ощутила облегчение, будто с плеч упала вся тяжесть мира. Ничто больше не раздирало на куски, не давило, не терзало.
Тишина и покой.
Я больше не тело, я душа, поняла Гражина и ужаснулась. Она была не готова к встрече с Всевышним. Не готова держать ответ за свои грехи. Они были смердящие. Их было много. В новой жизни, ради которой совершались все эти мерзости, Гражина собиралась все исправить. Но прав был отец Юозас, когда говорил: "Не дано нам знать, когда призовет Господь, а потому будь всегда в чистом. Как покажешься Ему на глаза в своем срамном белье, похотью и алчностью загрязненном?"