* * *
Одинокий путник брел по степи. Это было необычайно — кругом бушевал пожар междоусобных войн, а здесь — одинокий, безоружный, беззащитный... Еще более удивительно было то, что редкие встречные — до зубов вооружённые всадники приветствовали этого одетого в рубища путника, почтительно склонив голову и приложив ладонь к сердцу. Это был Фарзан. Нет, он не был изгнанником своего племени, напротив, ему оставили все: богатые юрты и шатры, имущество, надо сказать, немалое, принадлежащие ему бесчисленные стада овец, табуны прекрасных коней, он даже продолжал носить звание вождя племени абиев, но никакими силами невозможно было его удержать на месте. Он все рвался куда-то. И уходил. Его находили, приводили домой, снимали с него невееть откуда взятые рубища, которыми погнушался самый бедный кочевник, обмывали, одевали в богатые одежды, но он вновь исчезал. И снова его встречали в рубищах, еще хуже прежних. Куда он девал свою богатую одежду — оставалось тайной.
Обычно он шел, вперив свой безумный взор вдаль, не отвечая на приветствия встречных, но иногда, словно очнувшись, он останавливал кого-нибудь из них и таинственным шепотом говорил:
— Он спрятал ее... спрятал... А я найду! Найду! Найду! Найду! Хи-хи-хи... — Хихикал он хрипло, зловеще.
В другой раз он становился на колени и, рыдая, вымаливал:
— Отдай мою дочь! Отдай! Скажи мне, где она!
Его никто не трогал и не обижал. Даже мальчишки, которым неведомо чувство сострадания к убогим, юродивым. Потому что, когда они, по своему обыкновению дразнить увечных и слабоумных, стали приставать и к Фарзану, обычно очень чадолюбивые отцы-кочевники так жестоко всыпали своим чадам, что юные сорванцы больше и не пытались донимать безумного старца, носящего свято почитаемое в степи звание вождя.
Когда Фарзан незванно заявлялся в жилище какого-нибудь массагета, то хозяева принимали его радушно, усаживая на самое почетное место. Но он сразу же покидал это место и примащивался где-то у порога и ел все, что ему подавали, жадно, неряшливо, помногу, утратив, как это бывает у умалишенных, чувство сытости. Опустошив все блюда, Фарзан, так же внезапно и даже не попрощавшись, исчезал.
И снова брел по бескрайней степи одинокий путник.
* * *
Спаргапис при всем своем самообладании был просто поражен неожиданным появлением Фарзана. Как всегда прекрасно осведомленный о том, что делается в массагетских кочевьях, он, конечно, знал о бродячей жизни своего невольного тестя, но никогда и, не предполагал, что пути-дороги заведут этого сумасшедшего сюда, к хаомоваргам. О Скилуре, находившемся у Спаргаписа, и говорить нечего, он буквально обомлел при виде своего отца. Самые разнообразные чувства причудливо сплелись в его душе: удивление, страхи, радость. Фарзан, словно не замечая, а может быть, и на самом деле не видя сына, молча смотрел на Спаргаписа. Спаргапис был, как известно, далеко не робкого десятка, но от пристального взгляда безумных глаз у него мороз пошел по коже. Даже самый мужественный человек при встрече с сумасшедшим чувствует себя не в себе.