— Что это? — спросила Таня.
— Так нужно. Подписывай. Я тебе потом объясню, — процедил ей в ухо Никита.
Но Таня решила не оставлять объяснения на потом. Она пробежала глазами по тексту.
«Я, нижеподписавшаяся…», «сохранять в тайне…», «не допускать и не способствовать распространению информации о характере раскопок…», «оповещена, что нарушение вышеперечисленных правил влечет за собой административную и уголовную ответственность в соответствии с действующим законодательством РД…».
— Уголовную?.. Ответственность?.. — повторила ошарашенная Таня.
— Именно так, Татьяна Ивановна, — кивнул Казимир Лях, всем своим видом (а также обращением — обычно он называл ее «Танюшей») выражая крайнюю степень официальности.
— А если я случайно… ну… случайно проболтаюсь подруге, что мы тут были и что-то нашли?
— Пойдете под суд, Татьяна Ивановна. Это серьезное дело. Разве вас не предупреждали, когда вы подавали документы на работу в наш сектор, что такие ситуации возможны?
— Наверное, предупреждали… Просто я не думала… Не думала, что такие ситуации наступят… так скоро.
— Мужала молодость в боях, — хохотнул Никита. Как показалось Тане, несколько нервозно.
Таня, конечно, мазнула по экрану своей неказистой (Тамила говорила — «дитячьей») подписью. А что было делать?
А потом были свободные — как и предрекал Никита — дни. Выходные.
Их Таня провела почти беззаботно. Они с Никитой слонялись по окрестностям, часами швыряли в воду камешки и дважды ходили в гости к ребятам с базы Альта-Кемадо. Мачос и впрямь проявили свое легендарное латиноамериканское гостеприимство. Вниманию Тани и Никиты были предложены деликатесный вареный петух, оказавшийся национальным аргентинским блюдом, хрустящие бобы, а также божественные бархатные вина — красное «Малбек» и белое «Торронтес». В качестве десерта было подано вечернее построение, по безалаберности и голосистости чем-то напоминавшее карнавал в Рио.
А еще были долгие разговоры.
Душевные.
Идиотские.
И душевно-идиотские.
Шагая вдоль погружающегося в закатные сумерки берега, Никита долго и путано рассказывал Тане о своей жизни, старательно напирая на темы «несчастная любовь» и «одиночество». Не забыл даже младшие классы и свою Первую Любовь. На второй день Никита переключился на так называемую молодость (в свои тридцать два он чувствовал себя уже мужчиной, умудренным жизнью). И Тане пришлось выслушать историю его Самой Большой Любви во всех подробностях. Нужно сказать, некоторые из этих подробностей были, на Танин придирчивый вкус, довольно-таки неприглядными.
— И тут я понял, что у нее с этим человеком не просто дружба, — рассказывал Никита, сердито раздувая ноздри. — А нечто большее. Это она мне рассказывала про дружбу. За дурака меня держала! А на самом-то деле она с ним трахалась! Да-да, трахалась! Наверняка! Она так на него смотрела! На друзей так не смотрят! Уж я-то знаю! Она ходила на все его концерты, черт бы его побрал! Аплодировала как сумасшедшая! Экзальтация, бог ты мой! Носила ему цветочки, дрянь такая… В общем, после этого случая на концерте я дал ей пощечину и ушел, не дожидаясь второго отделения. Больше мы с ней не виделись.