— Что, вот из-за какого-то взгляда взял — да и ушел? — переспросила Таня.
— Ты думаешь, одного взгляда мало? Ты бы видела этот взгляд! Взгляд похотливой сучки!
— Так что, получается, ты так и не узнал точно, у нее с ним что-то было или нет?
— Мне достаточно того, что у меня возникло такое подозрение, Татьяна!
— Ну, мало ли, подозрение… Мы же все читали в школе «Отелло». И знаем, чего стоят некоторые подозрения, — проворчала Таня.
— Да при чем тут «Отелло»? То вымысел! А это — жизнь! Здесь есть разница!
— Знаешь, бывает такой вымысел, который больше говорит о жизни, чем сама жизнь, — уклончиво ответила Таня.
После этого рассказа Таня стала относиться к новому товарищу настороженно. Ведь из курса психологии она знала, что самые записные ревнивцы, как правило, и есть самые большие развратники, проецирующие на того, кого они ревнуют (как Никита на свою Алену), желание поиметь все, что движется.
И еще Таня знала: если человека действительно любишь, ты никогда не уйдешь, поддавшись шепоту демона ревности. Любовь — это не только чувство, но и навык. Умение понимать вопреки всему.
Самое ужасное на свете, думала Таня, вышагивая вдоль загаженной сине-бурыми водорослями полосы прибоя, — быть таким, как Никита, и не понимать, сколь ты убог. «А ведь эта Алена небось рыдала потом, после концерта, до самого утра… Как моя Тамилка после того случая с Владимиром Владимировичем».
Так что в тот вечер Таня мысленно вымарала Никиту из списка мужчин, с которыми у нее (Тамилино выражение) потенциально могло что-то быть. Отныне и навеки Никита Андреев был прописан в категорию «приятели».
А вот Никита после своих откровений, напротив, стал относиться к Тане с нежностью. А может быть, эти откровения были следствием нежности — не разберешь.
Сам Никита Таню о ее прошлом почти не расспрашивал. А когда расспрашивал, слушал рассеянно, вопросов почти не задавал. И даже, показалось Тане, тайком позевывал в кулак.
Впрочем, Танины истории и впрямь были пресны, если не сказать занудливы. Ведь раскрываться перед человеком на второй неделе знакомства она не привыкла. Не рассказывать же почти постороннему мужчине о поэтических перипетиях с Мирославом Воздвиженским, о Холодном Звере, который касался ее бледных щек своей мордой из ледяного плюша, про мафлингов и дружбу с Тамилой?
Впрочем, в ночь, когда они возвращались в деревню с базы Альта-Кемадо, вдоволь надегустировавшись «пучеро аргентино» и заморских вин, она все же заикнулась кое о чем для себя существенном.
— Понимаешь, Ника, — говорила Таня, беря товарища под руку, чтобы не споткнуться в темноте на ухабистой тропе, — мне иногда кажется, что в моей жизни чего-то не хватает.