Да, мы вышли из Х-матрицы там, где и ожидалось: возле номерной планеты С-801-7. Эту глыбу голубого хрусталя ни с чем не спутаешь.
Совсем скоро увижу Кольку! Кожемякина! Готовцева! Всех наших!
И вдруг, отчетливо выделяясь на фоне всеобщего возбужденного гомона, у меня над ухом раздался напряженный голос:
— Бесконечная пустота, заполненная крошечными шариками. Не могу понять…
— Что? — спросил я машинально и оглянулся.
У меня за плечом, пристально вглядываясь в иллюминатор, стоял Марицын.
— Не могу понять… — повторил он. — Зачем? Каким должен быть Творец, чтобы находить смысл в подобном творении?
— А что вас не устраивает?
(На «ты» мы с Марицыным никогда не переходили, он вообще терпеть не мог, когда ему тыкают.)
— Тупое самодовольство всего этого. — Старлей по-прежнему смотрел в иллюминатор, и следовало понимать, что его претензии адресованы всему Большому Космосу. — Я заметил, что материя упряма. Но это не просто упрямство. Это нескончаемое самоупоение собственной косностью, своей приверженностью к так называемым законам природы.
Ну и выбрал он время для диспута! Что — с Кирдэром на Глаголе не начирикался?
— Все это, — сказал я, — сотворил Ахура-Мазда в неизреченной благости своей. Если вам не нравится — значит, вы просто невнимательно читали «Ясну».
Любой нормальный человек, прошедший через лагерь нравственного просвещения, понял бы, что я хочу сказать: отцепись ты от меня со своей теологической космогонией!
Но Марицына, видать, крепко торкнуло еще тогда, когда он на своем «Грифе» пытался вручную попасть с полумиллиарда километров в Новосатурн — то есть в цель с угловыми размерами игольного ушка. Он думал о чем-то таком, что мне представлялось в высшей степени несущественным. А то, что казалось мне в ту минуту действительно важным — возвращение к родным пенатам военфлота, — он воспринимал лишь как очередное изменение своих координат в «бесконечной пустоте, заполненной крошечными шариками».
— Ахура-Мазда? — с сарказмом переспросил он. — Ахура-Мазда? Такой мир и такую материю?
К моему великому облегчению, в наш разговор неожиданно вклинился каперанг Гладкий.
— Лейтенант Пушкин! Прошу вас, вы мне нужны для безотлагательного дела… Извините нас, старлей. — Это Марицыну.
Гладкий вывел меня из кают-компании и, убедившись, что рядом никого нет, вполголоса сказал:
— Саша, никакого дела у меня к вам нет. Я просто хотел вас предупредить: ни в коем случае не поддерживайте подобных разговоров с Марицыным. И вообще я вам настоятельно рекомендую: поскорее выкиньте из головы весь зороастрийский мусор. Я понимаю, вы молоды, вам жаль потраченного в плену времени, вы невольно вынуждены оправдывать себя тем, что на месте знакомились с враждебной идеологией… Сделали все, чтобы узнать врага как можно лучше… И, вооружившись этим знанием, бить его крепче… Я сам иногда думаю так же, но поверьте: контрразведчики и пресс-офицеры могут не оценить вашего юмора, если вы даже вскользь помянете Ахура-Мазду или Амэша-Спэнта. Время сейчас не то. Вы меня поняли, Саша?