И с торжествующим видом отложил в сторону три палочки.
Последняя осталась за мной.
Я проиграл.
Опять.
Колдун потирая руки, в который уже раз посоветовал мне купить самоучитель игры в цинь-цзяо для «чайников», после чего радостно захихикал.
«Чем бы колдун Лао Шань не тешился, лишь бы Огненную Жабу с цепи не спускал», — подумал я в ту секунду.
Однажды, кстати, спустил. В 1876 году. Люди тогда в Городе настолько озверели, что друг на друга по любому поводу кидаться стали. Колдун терпел-терпел, да не вытерпел — вправил им мозги, позволил Жабе прогуляться. Две трети домов сгорело за ночь в невиданном пожаре. Фух — и, как и не было. Зато народ сразу в чувство пришёл. Общая беда она сплачивает.
В какой-то момент хихиканье колдуна перешло в задорное хрюканье, я не выдержал, и тоже прыснул. Лао Шань захрюкал ещё громче, и со мной случилась форменная истерика. Я бил себя руками по коленкам и ржал взахлёб. На нас стали обращать внимание зеваки. Пришлось ударить по тормозам.
Когда мы, наконец, успокоились, китаец велел снять туфли, схватил их в охапку и семенящим, но вовсе не старческим, шагом направился к будке.
В приоткрытую дверь я увидел, как он исчез за серым холщёвым пологом, который разделяет его мастерскую на две неравных часть. Та, что у всех на виду, находится в Пределах, в Городе, в центре китайской барахолки. А та, что за пологом, — в Запредельном.
Так я полагаю.
Сам за этот полог из мешковины, на котором во всю ширину выведен чёрной краской похожий на жука-плавунца иероглиф «ми», что значит «рис», никогда не заглядывал (хожу в Запредельное своими путями), но слышал историю о том, как года три назад сунулись туда два чудика из торговой инспекции. Глупцы. Одному ещё подфартило: хотя и очутился на глухом перегоне КВЖД, но в тот же день его подобрали-обогрели сборщики клюквы. Другому повезло меньше: выпал в каком-то резервном коллекторе туннеля под Ла-Маншем. Четверо суток выползал к людям, и чуть с ума не сошёл. Впрочем, может, и сошёл. Кто знает? Быть может, ходит теперь по дому в тёщиных кальсонах с начёсом, а когда приходят гости, прячется в шкаф-купе и плачет. Всё может быть.
Лао Шань управился быстро. И пяти минут не прошло, как вынес он мне мою обувку с новыми набойками в виде листа клевера. У обычного клевера три листовых пластинки. Тут — четыре. Значит, «счастливый». Теперь крысы Охотника мне не страшны. Как они меня учуют, если я следов оставлять не буду? Да никак. Фиг им.
Я не знаю, из чего делает мастер Лао Шань эти штуковины. Магический кинжал для ритуала самоочищения, он сделал для меня из клапана паровозного котла, Ключ От Всех Дверей — из куска авиационной турбины. Про это сам говорил. Хвалил товар, хвалился мастерством. А про набойки молчит. Может, из чего-то совсем бросового их точит, из каких-нибудь, к примеру, ржавых банных тазиков. Не знаю. И не спрашиваю. Он же не спрашивает, из чего я делаю воду венгерской королевы, которой с ним за работу расплачиваюсь. Иначе он это снадобье и сам бы смог изготовить. Фармокопея-то несложна. Согласно трактату: кинул в колбу по фунту свежих цветов розмарина, порея, майорана, лаванды, залил всё это дело тремя хозяйскими кружками водки, плотно закупорил, поставил на сутки в горячий конский навоз, а потом перегнал на песчаной бане. Чего тут сложного? Раз-два-три-четыре-пять — готово, можно принимать. Два раза в неделю по драхме перед едой. Ободряет дух, придаёт лицу свежесть, а телу бодрость. При применении наружно — избавляет от ломоты и невралгии.