Чем, какими такими больными фантазиями, руководствовался Абрам Моисеевич, превращая Пётра Романовича именно в верблюда, неизвестно. Возможно, тут сыграл свою подлую роль бородатый анекдот про крокодила, чебурашку и злого волшебника. Или, быть может, случились некие коннотации, связанные с легендой о сорокалетним походе Моисея по пустыне. А может статься, что-то иное в тот миг в голове у бухгалтера всплыло, вспыхнуло и перемкнуло. Кто знает. Сия тайна велика есть. И теперь эту тайну уже никому не раскрыть, поскольку в тот же самый вечер у Абрама Моисеевича случился сердечный приступ, от которого старый еврей скоропостижно помер.
Такая вот вышла ерунда.
Старик помер, а Пётр Романович (по той причине, что заклятие может снять только тот, кто его накладывал) до сих пор влачит земное существование в облике верблюда. Будь он и в ментальном плане верблюдом, это было бы ещё ничего. Естество бы взяло своё, растворило рассудок без остатка и тем изжило бы печали. Тогда можно было бы жить. Живут же другие скоты. Но вся скверность положения бывшего начальника сборочного цеха как раз в том и заключалось, что, имея тело животного из отряда мозоленогих, умом он был человек разумный. Изощрённо наказал его тесть. Примерно наказал.
Думается, Абрам Моисеевич, давно бы простил своего непутёвого зятя (ведь не фашист какой, советский человек), но восемь лет как покоится его прах на новом еврейском кладбище: по центральной аллее — двадцатый участок, шестая могилка слева от края, кто не пройдёт, положит камешек. Так что не до дольних печалей нынче Абраму Моисеевичу, в горних империях витает.
Правда, есть ещё Большой Совет, который имеет право снимать в исключительных случаях заклятие коллегиальным решением. Но это — процедура. Долгая и копотливая бюрократическая процедура. Обслуживанием которой я, совершенно случайно узнав об этой грустной истории, и занимаюсь с переменным успехом уже без малого год.
— День добрый, Егор Владимирович, — без особого воодушевления поприветствовал меня верблюд, когда я присел рядом на корточки.
— Добрый, — согласился я. — Пива, Петр Романович, хлебнёшь?
— Не откажусь.
Я ткнул бутылкой в его потешную морду и он, забавно выгнув нижнюю губу, шумно высосал остатки пива.
— У меня хорошая новость, Пётр Романович, — нарочито бодрым голосом сообщил я. — Третьего дня получил письмо из Вены. Твоему делу дали ход, рассмотрение назначено на ноябрь. Как видишь, не зря я пыхтел. Все бумажки, что составил, благополучно прошли через секретариат. Правда, одну анкету всё же завернули, но это так, мелочь.