— Что там ещё? — пожевав толстыми губами, поинтересовался Пётр Романович.
— Да так, ерунда. Попросили уточнить биологический вид по общему классификатору.
Скосившись на меня полным печали глазом, Пётр Романович спросил:
— Уточнил?
— А как же, — успокоил я. — Уже даже обратно заслал.
— А это… Какой у меня вид?
— Нормальный вид. По латыни — camelus bactrianus.
— Кэмэл — знаю, а что там ещё за «анус» такой?
— Bactrianus. Это значит «двугорбый».
— Поня-я-ятно, — протянул он, и в его нечеловеческом голосе прозвучала человеческая грусть.
— Чего-то ты, Пётр Романович, нынче убитый какой-то, — обеспокоился я.
Он какое-то время мялся, не желая признаваться, но затем всё же разъяснил:
— Давеча опять дочка приводила внучку фотать.
— И как внучка? — спросил я как можно беззаботнее. — Растёт?
— Растёт егоза.
— Ну, и отлично. Скоро встретитесь, не долго уже осталось. Совсем чуть-чуть.
— Да-а-а уж, встретимся.
— Что-то не так?
Он помолчал, потом тяжело вздохнул и начал плакаться:
— Понимаешь, Егор Владимирович, только представлю, как всё оно случится, так просто выворачивает всего наизнанку. Тяжко… Ну сам посуди. Прихожу, звоню, Люся открывает и… Что скажу? Как объясню? Восемь же лет…
Я пожал плечами:
— Объяснишь как-нибудь. Не мальчик.
— Не простит.
— Куда денется, простит. Ну, а не простит, новую жизнь начнёшь.
— Какую?
— Человеческую. Какую же ещё.
— Не знаю. Ох, не знаю. А потом, знаешь что, Егор Владимирович…
— Что?
— Как буду жить обычной жизнью, зная, что мир не такой, каким его видят нормальные люди? Это же невозможно жить так, будто ничего не знаешь.
— Первое время будет, конечно, трудновато. А потом привыкнешь, и будешь всё случившееся вспоминать как жуткий сон. А воспоминание о сне это, доложу я тебе, Пётр Романович, совсем не то, что воспоминание о чём-то реальном. Это терпимо. Это укладывается в голове. Легко укладывается.
— Не знаю… Ох, не знаю
— А есть иные варианты? — спросил я его в лоб.
— Думаю, может, ну его всё нафиг, — выдержав паузу, вдруг огорошил он меня. — Думаю, может, мне и дальше вот так вот, верблюдом. А, Егор Владимирович? Как мыслишь?
— Поздно. Машина закрутилось.
— Ну, не знаю…
«И на кой мне нужен весь этот геморрой?» — подумал я, начиная всерьёз заводиться. Хотел пнуть впавшего в сомнения верблюда пыром в плешивый бок и сказать что-нибудь увесистое для приведения в чувства, но сдержался.
— Ладно, Пётр Романович, пора мне.
— Бывай.
— Новости будут, дам знать.
— Угу.
Энтузиазма в его зверином бормотании было ноль, и тут я всё-таки не выдержал, сорвался:
— Знаешь, Пётр Романович, что я скажу? Хорошо устроился вот, что я тебе скажу. Прикинулся верблюдом, лежишь тут на солнышке, овёс жрёшь, пиво пьёшь, и ни хрена не делаешь. Ма-ла-дец!