Дядя Мурад читает и смотрит на папу.
Будто мой папа тут один. Никого больше нет. И папа смотрит на дядю Мурада. А я на них смотрю. У меня что-то в горле сдавило.
Как дядя Мурад читает! Я никогда не думал, что он так будет читать. Неужели он сам придумал такие стихи?
Печальные. Звонкие. Долгие.
Вдруг у дяди Мурада голос упал.
И сразу тихо стало. Только фисташка трещит. Трещит, трещит.
Потом тётя Надя говорит:
— Переведите, пожалуйста, Алексей Никитич…
— Попробую, — сказал папа. — Сейчас. Сразу не могу. Трудно это перевести, надо быть поэтом.
— Не нужно мучиться, Лёша, — сказал дядя Мурад и сел на кошму. — Я сама переведу. У меня простые стихи, Надежда Георгиевна. Немножко стихи про пустыню. «Самая прекрасная весна на свете — это пустыня, и если кто попадает к тебе весной, то он имеет большую радость на сердце». Такие, примерно, стихи.
— Не могу перевести, — сказал папа. — Таланта нет, не могу.
— Я уже перевела, — сказал дядя Мурад. И подбросил в огонь ветку.
Костёр прямо взревел.
— Нет, ты сам не можешь понять, — сказал папа. — Разве ты понимаешь, что ты такое?
— Я туркмен, — улыбнулся дядя Мурад. Он у нас редко улыбается.
— Я только одно поняла, — говорит тётя Надя. — Я поняла, как вы всё это удивительно чувствуете. Эту ночь. Эти барханы вдали. Этих ваших варанов. Вот эти звёзды. Они же для вас пахнут, эти звёзды…
— Я тут родилась и вырос, Надежда Георгиевна, — сказал дядя Мурад. Встал. Высокий, тёмный. И пошёл от костра. Шагнул — и сразу его не стало. И не слышно шагов, дядя Мурад всегда так ходит — неслышно.
— Ты надолго? — крикнул в темноту папа.
И темнота сразу откликнулась голосом дяди Мурада:
— Погуляю немножко, Лёша.
— Значит, до утра, — сказал папа. — На песке где-нибудь часок полежит — и выспался. Мураду много не надо.
— А я, к сожалению, так не могу, — сказала тётя Надя. — Всю ночь бы вот так с вами сидела, а глаза спят.
Звёзды сверху сыплются. И трещат. Или это фисташка трещит? Папа Арину на руках куда-то понёс. Ага, дядя Володя в машину влез, а папа ему Арину протягивает. А она даже не проснулась. У Бори ноги торчат из кабины. Боря всегда в кабине ночует.
— Всё-таки ноги придётся ему подпилить, — говорит дядя Володя. — Куда не сунешься, всюду эти ноги.
— Надежда Георгиевна, возьмите ещё полушубок, — говорит папа. — Всю ночь будет ветер, горы рядом.
Тётя Надя в кузове возится, спальный мешок зачем-то трясёт. То сядет на него, то опять вскочит. Потом говорит:
— Стыдно признаться, но мне что-то никак не влезть…
— Куда? — говорит папа.
— В мешок… Я в мешке никогда не спала.
— Там пуговицы, — смеётся папа. — Придётся помочь.