Франсуа припомнил, какие делал подарки Муне – мелочь, пустячок, но из самых дорогих, – делал из чувства неловкости, щепетильности, чтобы сохранить достоинство в собственных глазах. Нет, хоть этого Сибилла не знает… Хоть не испытывает к Муне… Он попытался набрать воздуха, попытался сказать себе: «Я дышу», но легче не стало. Лжеца, лицемера, ненадежного друга, двурушника и предателя уже презирала в нем Сибилла. И то, что пошел он на это ради того, чтобы купить ей «Фиату», о которой она мечтала, совершенно ничего не меняло.
Сибилла задержалась на четыре дня, ни о чем не предупреждала, и Франсуа застал ее уже дома на бульваре Монпарнас – дома, где больше не было ничего домашнего: удивительно, как быстро все пришло в запустение, ведь и недели еще не прошло. Но Франсуа дома и не жил. Он приходил, как обычно, часам к пяти или семи вечера и ждал, лежа на кровати, когда убеждался, что Сибилла не приедет, то где-то около полуночи возвращался к Муне. К ней по-прежнему испытывал какую-то особенную нежность, правда, несколько апатичную – вовсе не в том смысле, что они не занимались каждый вечер любовью, но когда он говорил ей вдруг: тише, тише, то совсем не потому, что Муна готова была сказать или сделать что-то необычайное. Она вообще ничего не говорила.
Муна возвращалась домой около шести часов и тоже ждала, неподвижно сидя перед телевизором в обществе графина с каким-нибудь коктейлем и Курта, ожидавшего распоряжений на кухне. Всерьез она напилась только однажды и спала у себя в спальне, так что Франсуа пришлось лечь одному в комнате с голубями, растянувшись поперек кровати. Франсуа казалось, что за это время произошло неисчислимое количество событий, что было принято множество необратимых решений, но принято не им, и не Муной, и не его красавицей Сибиллой, там, в ее далекой деревенской глуши. Париж то радовал солнышком, то огорчал дождем, как оно и свойственно весне.
Когда на четвертый день он увидел, что Сибилла дома, а вернее, сначала увидел во дворе «Фиату», то испытал легкий шок, как будто за это время машина должна была рассыпаться. Именно в этот день они впервые договорились с Муной встретиться где-нибудь в городе и поужинать в ресторане, так что теперь он чувствовал себя пойманным в ловушку. Потом он собрался с силами и вошел. Сибилла стояла у шкафа, укладывая вещи. Когда он ее увидел, то с неодолимой ясностью, как всегда, почувствовал, ощутил, что никого в своей жизни не любил, кроме нее, – очевидность, пусть истрепанная, но тем более неоспоримая. А все его мысли о жизни без нее, все кошмары последних четырех дней показались ему чем-то надуманным, иллюзорным, бред, да и только. Перед ним стояла Сибилла, он так хорошо знал ее: выражение глаз, впадинка у виска, все ее гибкое подвижное тело, горячие и такие свежие губы, плотная крепкая шея – все это принадлежало ему, он завоевал все это, взял под свое покровительство, защищал, оберегал почти всю свою жизнь, а точнее, ему казалось, что будет оберегать всю оставшуюся.