«Ты в Париже. Совсем одинок ты в толпе, и бредешь, сам не зная куда…» Чье же это стихотворение? Ах, да! Аполлинера. Строки из «Зоны», а далее следует «Песнь несчастного в любви», не слишком известные, но в цикле «Алкоголи» Матье предпочитал их всем остальным.
«Тут же, рядом с тобою, мычащих автобусов мчатся стада…», а далее:
«Горло сжала тоска… Словно ты никогда уже больше не будешь любим…»[5]
Быть любимым… Никогда больше он не будет любимым… В данный момент существовала некая молодая женщина, немного глуповатая, которая полагала, будто его любит… И она действительно его любит, сомнений быть не может! Любит и ненавидит по привычке, что характерно для женщины ее возраста, которую он невольно заставляет страдать; но от того, что он делает это невольно, она все равно страдает. Таков уж мир его чувств. Игра бессмысленная, но зато более или менее веселая. «Напрасно ты зовешь Аполлинера на помощь, таков уж твой мир». В конце-то концов, уговаривал он себя, сколько людей цитируют Аполлинера, чтобы скрасить или скрыть существование, где чувства отсутствуют начисто? Он, по крайней мере, любил и был любимым на протяжении многих месяцев. А это кое-что значит, кое-что значит? Десять, двенадцать месяцев?.. Огромный срок, если подумать, какую жизнь ведут иные мужчины. Достаточно только посмотреть, как его сверстники реагируют на очень красивых женщин: ржут, как заговорщики, обмениваются восторженными взглядами, знаками сообщают о своем успехе или поздравляют с победой! В то время как встреча с подобной женщиной, чья красота им заведомо недоступна, должна была бы заставить их побледнеть от зависти и сожаления, как бледнел сам Матье. Впрочем, нигде: ни в музее, ни в гостиной – красота не заставляла его ни смеяться, ни плакать, ни погружаться в раздумья. Он просто замирал, лишившись способности двигаться. Матье переполняли желания и неистовые страсти, разбуженные либо картиной, либо женщиной, которых судьба по недомыслию удерживала вдали от него.
Прежде любой звонок к Матильде представлялся ему жизненной необходимостью, но теперь, когда это выглядело бы вполне оправданно, потребность в срочном общении с нею улетучилась. Матильда наряду с другими превратилась в олицетворение надежды, своего рода долга, исполняя который, Матье, сентиментальный и преисполненный ностальгии, Матье, чувствительный, мечтательный и легко ранимый, мог укрыться под обличьем, под маской Матье – повесы и циника.
А пока что он брел по Парижу, не очень-то зная куда. За эти десять лет Матильда сменила адрес. С рю де Верней она переехала на рю де Турнон; с низких берегов Сены она перебралась на Люксембургские холмы; одним словом, совершила переход через бульвар Сен-Жермен. И тут Матье представил себе, как она в огромном, отороченном мехом халате, в домашних туфлях на босу ногу, с накинутой на плечи шалью, не обращая ни на что внимания, переходит бульвар Сен-Жермен, а за нею следует когорта любовников: тех, кого он знал, тех, о ком он так и не узнал, и тех, о ком он пока еще не знает, – и все они изнемогают под тяжестью давящего плечи багажа; а поток машин на бульваре замирает перед ними, как расступалось Красное море перед евреями. Чуть позже он с удивлением обнаружил, что уже остановился на рю де Турнон, – здесь как бы случайно нашлось место для машины, – у одного из подъездов, не исключено, что у подъезда Матильды, у подъезда в новом доме, куда и не собирался входить. Матье припарковался у входа и вдруг испугался: а если она действительно живет здесь, если выйдет и увидит его, как он при этом будет выглядеть, как обратится к ней? Ибо приехать к Матильде Матье решил именно потом, после Сони и после Элен. После других своих женщин: своих новых спутниц, копий тех, на ком он женился, кого он пытался любить и лелеять после Матильды… «Становлюсь хамом, – отметил Матье про себя. – Лжецом, грубияном, мерзавцем. Все преувеличиваю». И он завел машину и направился к дому Сони. Остановился, чтобы предварительно позвонить, поскольку Матье никогда не являлся к женщине, будь то даже официальная его любовница, без звонка. В первую очередь, из вежливости, но также опасаясь возможных сцен. Роль обманутого мужчины он презирал больше всего на свете, он предпочел бы играть эту роль по неведению, а не вследствие открывшихся обстоятельств. «Короче говоря, – убеждал себя Матье, – я труслив, труслив и тщеславен».