Наконец показались ворота «Фальке-хаус», и Кэнфилд свернул на подъездную дорожку, плавно спускавшуюся к овальной парковочной площадке перед вымощенным плитами порталом. Вдоль всего портала, на расстоянии нескольких футов друг от друга, были установлены статуи. К парадному входу с массивной дубовой дверью вела лестница. Кэнфилд не мог подъехать к ней вплотную, так как на парковочной площадке полукругом, носами к центру, стояло по меньшей мере с десяток длинных черных лимузинов. У машин дежурили шоферы, лениво переговаривавшиеся между собой.
Кэнфилд переложил револьвер в правый карман и велел Элизабет выходить из машины.
Он пружинистым легким шагом следовал за ней, кивая на ходу шоферам.
Часы показывали ровно одну минуту десятого, когда слуга, одетый в парадную ливрею, открыл тяжелую дубовую дверь.
Они вошли в просторный холл. Второй слуга, тоже в парадной ливрее, распахнул перед ними следующую дверь, и они оказались в огромном зале с необычайно длинным – футов пятьдесят из конца в конец и добрых футов шесть, если не все семь, в ширину – столом.
За этим гигантским столом восседали пятнадцать, а может, и двадцать человек – мужчины разного возраста от сорока до семидесяти, все одетые с иголочки. Взоры всех без исключения обратились к Элизабет Скарлатти. Во главе стола пустовало одно кресло, и Кэнфилд подумал, что оно, должно быть, предназначалось для нее. Но он ошибся: ей предложили сесть на другом конце, рядом с остальными участниками совещания.
Для кого же предназначалось пустующее пока кресло?
Неважно. Для него кресла вообще не сыскалось. Он постоит у стены и понаблюдает. Элизабет подошла к столу.
– Добрый вечер, господа. Многих из вас я встречала прежде. Репутация остальных, смею вас заверить, мне известна.
Все разом как по команде поднялись. Она села, и мужчины опустились на свои места.
– Благодарю вас… Но, похоже, один из нас отсутствует? – Элизабет остановила взгляд на пустующем кресле.
В это мгновение в дальнем конце зала отворилась дверь, и появился высоченного роста человек. На нем была армейская форма из грубой жесткой ткани светло-коричневого цвета – френч и галифе, темно-коричневая рубашка, блестящая черная портупея и сапоги почти до колен.
Мужчина был обрит наголо, лицо – словно уродливая маска.
– Считайте, что кресло занято. Вы удовлетворены?
– Не вполне… Поскольку всех участников совещания, собравшихся за этим столом, я в той или иной мере знаю, я хотела бы также знать и ваше имя, сэр.
– Крюгер. Генрих Крюгер! Еще что-нибудь, мадам Скарлатти?
– Нет, больше ничего. Больше ничего… господин Крюгер.