— Знаешь что? — говорил он в порыве откровенности.
Я не догадавался.
— Это прекрасно, — произнес он, поблескивая на мир светло-серыми глазами, украшавшими молодое лицо.
Я не спорил.
— Во-первых, меня ожидает жизнь на природе. Ни разу в жизни не жил в деревне больше двух дней, представляешь?
— Твое счастье, — с дружеским ехидством заметил я, но Фердинанд не распознал ни насмешки, ни теплых чувств.
— Во-вторых, меня ждут люди.
— А нелюди? Ты думаешь, там только Человеки с заглавной буквы? А насекомые?
— И мухи, и комары, и нелюди — все прекрасно.
— Ну ты даешь! — изумился я.
— А что? — не мог понять он, — что такое? Долг всех порядочных людей в наше время…
— Еще бы! — воодушевленно подтвердил я.
— В моих планах устроить там школу народного просвещения, — сладко бормотал Фердинанд. — В целях, значит.
— В целях, говоришь? — я скептически хмыкнул.
— Школу, — весомо подтвердил мой коллега.
— Для коров, небось? — спросил я, держа серьезное неулыбчивое лицо.
— А иди-ка ты!
И я пошел по своим делам. А зачем оставаться, когда не просят? Я не хотел портить настроение Фердинанду в ностальгические часы.
Последний вечер в столице бедняга скучал один: звонил друзьям, шуршал газетами, листал записные книжки и старые добрые фолианты. Перечитал сорок пятый том Толстоевского. Хороший он парень, Фердинанд.
Утром нанятая бричка стояла у заплеванного подъезда. Прощальный стакан молока. Прозрачный взгляд на родную старенькую подушку. Последнее прости и туманное до свидания. Дверь хлопает.
— Нормально, — думал он, натягивая на нос покосившиеся очки.
Возница сморкался и зыркал осторожным глазом.
— Свобода, — шептал свое молодой человек.
Пухлый чемодан не хотел застегнуться. Он мял его в руках, ругал и бил по несчастному ногами. Последнее помогло. Пухлый застегнулся.
— Ну вот и славненько, — бормотал он.
Возница зыркал все наглее. Фердинанд смотрел на него и умиленно думал о заповедном. В четвертый раз он выровнял гастук.
— Наверное, поехали, — неуверенно сказал он.
— А мне что? — ответил возница. — Мое дело самовар. Мое дело екнуть. Да лишь бы не обтрухаться, чур тебя за бор. Че, стократ, деребнулись? На самохват, поди? А, репейный?
— Да, скорее всего, — неуклюже выдавил из себя Фердинанд.
— Во, боговей, — крякнул возница. — Поди, лызерный? А, крюкан?
— Не знаю, — прошептал молодой научный работник.
— Ну и пыхтун с тобой, — огрызнулся волосатый дядька возничий. — Все вы канарейки, а как на оглоблю — так шмыг. Но я вас расшурю на балаболки, а, сурец?
— Не надо, — испугался Фердинанд за свое здоровье.
— Ну вот, а говорил, что не лызерный, — довольно засмеялся возница. А какой-такой не лызерный, когда мое дело самовар? На балаболки-то, а? Че тушканишь, репейный?