Мы заходим в один двор, второй, третий, скользим по обледенелым буграм, проваливаемся в наметенные ветром сугробы, чертыхаемся и бредем дальше. В некоторых дворах мы осматриваем сараи, дергаем замки, кое-где они срываются с петель, и Егор Иванович берет эти сараи на заметку. В застывших его пальцах карандаш еле пишет и выводит немыслимые каракули.
Егор Иванович не такой уже молодой человек, ему, мне кажется, лет пятьдесят уже. На вид он щуплый, невысокий, движения у него порывистые, энергичные. У него костистое, со впалыми щеками, бритое лицо, из-под шапки видны седые виски, глаза все время как бы прищуренные, а сейчас, на ветру, даже слезятся, добрые глаза, в сетке морщинок, я бы даже сказал, располагающие глаза, вызывающие доверие. Милицейская форма очень ладно сидит на нем. Форму ведь тоже надо уметь носить, некая, я бы даже сказал, культура требуется, чтобы выглядеть в ней красиво, браво, элегантно даже. Как в армии мы нашу воздушно-десантную форму носили, любо-дорого смотреть было. Хорошая форма, я вам скажу, не только украшает и отличает, она придает вам особое самочувствие, прибавляет бодрости, ловкости, уверенности в себе. Психологический, моральный, даже чисто физический эффект формы нами, мне кажется, еще недостаточно изучен.
Так вот, Егор Иванович, несмотря на отнюдь не гренадерский рост и отнюдь не юношеский возраст, выглядит удивительно подтянутым, ладным каким-то и заставляет всех окружающих с уважением, а кое-кого и с опаской смотреть на свой милицейский мундир. Впрочем, пока мы пробираемся среди дворовых сугробов, смотреть на нас особого интереса не представляет, да и некому особенно смотреть, ибо даже ребятишки в большинстве своем еще не вернулись из школы, а мороз так щиплет, что взрослые, не задерживаясь, бегут через двор домой и разглядывать нас ни у кого охоты нет.
Пока что ни в одном дворе, куда мы заходим, не обнаружили мы всех необходимых признаков, хотя по отдельности они то и дело встречаются, кроме, пожалуй, зеленых ворот. Главный этот признак, на который я особенно надеялся, начинает внушать все большее недоверие. В самом деле, кто это среди зимы будет вдруг красить ворота? Чушь какая-то!
— Нет тут таких, что я не знаю? — сердито ворчит Егор Иванович. — Придумал твой Леха.
Но я все же с тайной надеждой поглядываю на каждые ворота, мимо которых мы проходим. А вдруг? Ну, ведь всякое же бывает, в конце концов.
Некоторые дворы мы особенно внимательно осматриваем, изучая все сараи, подъезды, повороты, закоулки. Ничего, однако, подходящего мы так и не обнаруживаем. И настроение у меня постепенно падает. Может быть, Леха и в самом деле все наврал? Вполне ведь может быть.